Поэзия США - [141]

           Пиршество и приношенье жертв

В виде увитых цветами телят, —

          Но на слепящий глаза металл

Длань его не алтарь нанесла:

          В отсветах горна видит она

Другие сцены, иные дела…

             Колючей проволокой обнесен

Какой-то плац, где зубоскалят судьи,

             Стоит жара, потеет гарнизон,

             Встав поудобнее, со всех сторон

На плац досужие глазеют люди,

             А там у трех столбов стоят, бледны,

             Три узника — они обречены.

             То, чем разумен мир и чем велик,

В чужих руках отныне находилось,

             Не ждало помощи в последний миг

И не надеялось на божью милость,

Но то, с каким усердием глумилась

             Толпа над унижением троих, —

             Еще до смерти умертвило их.

              Она глядит, как он ладит щит,

Надеясь атлетов узреть на нем,

             Гибких плясуний и плясунов,

Кружащих перед священным огнем, —

            Но на слепящий глаза металл

Легким мановением, руки

         Он не пляшущих поместил,

А поле, где пляшут лишь сорняки…

             Оборвыш камнем запустил в птенца

И двинул дальше… То, что в мире этом

             Насилуют и могут два юнца

Прирезать старца, — не было секретом

Для сорванца, кому грозил кастетом

             Мир, где обещанному грош цена

             И помощь тем, кто немощен, смешна.

          Тонкогубый умелец Гефест

Вынес из кузни Ахиллов щит.

         Фетида, прекрасногрудая мать,

Руки к небу воздев, скорбит

         Над тем, что оружейник Гефест

Выковал сыну ее для войны:

          Многих сразит жестокий Ахилл,

Но дни его уже сочтены.

СТИВЕН ВИНСЕНТ БЕНЕ

ПРО ВСЕХ НЕЧЕСТИВЦЕВ © Перевод Г. Кружков

Адам был моим дедом,

Он бегал босиком,

На зелени Эдема

Он рыжим был пятном.

Балованный ребенок

Сорвал запретный плод.

Я получился в деда —

Такой же сумасброд.

Бродяга Ной, мой дядя,

Под рев, и лай, и визг

Всех чистых и нечистых

Перепивался вдрызг.

Когда летел он в бездну,

Дрожал от страха Ад.

«Вы очень с ним похожи», —

Мне часто говорят.

Лилит — моя подруга,

И жизнь и смерть моя,

Благоуханней меда,

Коварней, чем змея.

Ее я вечно жажду

И телом и душой, —

Пока бормочет кто-то:

«Фу, как нехорошо!»

Был Бахус моим братом,

Приятелем — Нимрод,

Меня предупреждали,

Куда это ведет.

Но если Дьявол за меня,

То я не пропаду, —

Пусть возмущаются в Раю,

Мне веселей — в Аду!

АМЕРИКАНСКИЕ НАЗВАНИЯ © Перевод М. Бородицкая

Я полюбил с незапамятных пор

Острую свежесть этих имен,

Мне по душе этот пестрый узор:

В яркой раскраске Индейский Каньон,

Мертвая Роща, Косматый Бизон.

Сена и Рейн — серебряный звон,

Но серебро с годами тусклей.

Старым напевом звучит Альбион,

Словно охотничий рог средь полей…

Мне же родные названья милей.

Нью́берипорт и Ба́ддефорд,

Литл-Френч-Лик и Ланди-Лейн

(Северный выговор, северный порт),

Про́виденс-сити, бухта Мэйн,

Олдтаун и Ньютаун и Скунс-Таун-Плэйн…

Тихий черпну океан в Санта-Крус,

В Бо́стоне буду Атлантикой пьян,

В Блю-ридже негр сыграет мне блюз, —

И я обойдусь без далеких стран,

И я отдохну от заморских муз.

Рю-де-Марти́р и Нотр-Дам,

Рим и Афины, Мадрид и Багдад, —

Старые сказки вы дарите нам,

Я же за новой отправиться рад

В Хэ́ррисберг, Спа́ртанберг или Кейп-Джад.

Скажете: классики, Генри и Джон,

Так не писали? не думали так?

Но после вечерних бесед на балкон

Они выходили и, глядя во мрак,

Нанта́кетский в море искали маяк…

И после смерти найду я покой

Не в Ливерпуле, не в Шамуни́,

Лондон ли будет шуметь надо мной

Или Париж — мне нужны не они!

Встав из могилы, уйду я домой:

Похороните меня в Вундед-Ни!

ЛИТАНИЯ ДЛЯ СОВРЕМЕННЫХ ДИКТАТУР © Перевод М. Бородицкая

Об искалеченных, об убиенных,

Об угнетенных, сирых и убогих,

О призраках в горящих городах…

О тех, кого привезли, втолкнули и начали бить

Крепкие парни с упругими кулаками:

Без передышки, по голове, по спине, и об стол,

И с размаху в пах, чтобы корчился на полу,

Как обезглавленная курица, а тот, кого следом ввели,

Смотрел побелевшими, расширенными зрачками.

О тех, кто при этом хрипел «Рот Фронт» или «Боже,

                                                                храни короля!»,

И о тех, кто держался смирней, но был избит точно также.

О тех, кто выплевывал в коридоре

Кровь и обломки зубов

И засыпал сном праведника на цементном полу

Со сладкой мечтой напоследок прикончить конвойного

                                                       в грязном сортире,

О тех, с ввалившимися глазами и негасимым огнем!

О тех, кто остался хромым, изуродованным, — и о тех,

Кого безымянным зарыли в тюремном дворе

И до рассвета сровняли могилу с землею.

О тех, кто был сразу убит. И о тех, что годами

Ждали, терпели, надеялись, шли по утрам на работу,

В магазин за продуктами, на собрание подпольщиков,

Обзаводились детьми, запасались оружием и наконец

Были схвачены и перебиты, как крысы.

Об изгнанниках,

Которые чудом спаслись за границу;

О тех, кто снимает маленькие комнатушки в больших

                                                            чужих городах

И вспоминает родину: высокие зеленые травы,

Родной язык, голоса далекого детства, запах ветра

                                                              в то лето,

Форму комнат, вкус кофе, разговоры с друзьями,

Любимый город, знакомый столик в кафе,