Поэзия социалистических стран Европы - [35]

брось в искони опасное,

на красный бал над ледяной горой

своди нас, юности король,

огонь.

Жемчужная юбка Перевод Ю. Левитанского

Рано, друг, расхвастался, на улицу вышел.

Ведь ты еще и сок из винограда не выжал.

А солнце из темнеющей внезапно дали

глядит на тебя темной стороною медали.

Низко тучи стелются, сдвигаются тени.

Молнии меж тучами мечутся в смятеньи.

Гром погромыхивает — ближе, ближе…

Клонится пшеница все ниже, ниже.

Лошадь несется над травой луговою,

молнии — букетом у нее над головою.

Вспыхивают искорки на ней то и дело —

словно электричеством заряжено тело.

Через рожь бежит она с изорванной уздою

и падает пылающей синею звездою.

В страхе стадо мечется, кустарник ломая,

морды обезумевшие к небу подымая.

Мчатся, куда мчатся, не ведают сами

чудища нелепые с зелеными усами.

А гроза над ними все гремит, не стихает,

струйками из вымени молоко стекает.

А копытца цокают, а молния блещет —

словно бы кнутом их по спине она хлещет,

и хвосты трепещут, тяжелея от влаги, —

как капитуляции маленькие флаги.

Но пощады нет, и нету злобе предела.

Вон шляпа у отца с головы слетела. —

Кланяйтесь, кланяйтесь, ожидая сечу,

дикая, старинная, движется навстречу,

готовая обрушиться лавиною града,

как вражеские полчища от стен Цареграда.

Как в карете княжеской, жемчугом сверкая,

медленно покачивается, дурища такая.

Юбка жемчужная вся лентами обвита,

жемчугами-градинами туго набита.

В градинах-жемчужинах, в тяжелых льдинах

сколько перемелет она сил лошадиных!

А кони, обессилев от тоски и тревоги,

встали и мочатся посреди дороги.

А юбка зазвенела — вот-вот начнется,

пляска начнется, земля качнется.

Ураган ударит рукой озорною

в медные тарелки — в солнце с луною,

как по струнам грянет тяжелыми смычками —

скрипачи покажутся тихими сверчками.

Кружит юбка белая, музыка льется,

юбка жемчужная да по ветру вьется,

вьется, кружится белыми кругами,

сыплет на землю своими жемчугами,

сыплет, не жалеючи, тоннами града

на травы, на деревья, на кисти винограда,

на хлеба зеленые, на луг и на поле.

Никогда не кончится пляска ее, что ли?

По цветам, по травам, по камню плотины,

по сердцам, по окнам — тяжелые льдины.

В кучу муравьиную упавший холод —

словно бы разрушенный бомбою город.

Ну а человек, что он может? Очень мало.

Лишь глядеть бессильно, что градом сломало.

Увы, здесь бессильны руки человека,

даже руки человека атомного века.

И надежду даже, чтоб больней еще было,

как розу расцветающую, градом прибило.

Полевой сторож, словно бы в моленьи,

словно обезумел, стал на колени.

Языком ворочает снова и снова,

а вымолвить не может ни единого слова.

Дикой каруселью у него перед глазами

кружатся и кружатся пшеница с овсами.

Покуда этот лед истязает поле,

грудь его от боли сжимается все боле,

аж ребра похрустывают от этой муки.

Как плети, обессилев, повисли руки.

И даже увидеть уже сил не хватает,

как юбка жемчужная постепенно тает

и ширится полоска розоватого света

в небе ядовито-зеленого цвета.

Тихо, не шелохнется побитое поле.

Мертвые колосья не поднимутся боле.

Тишина безмолвия — что делать мне с тою

страшной, неподвижной, мертвой немотою?

Зимняя, студеная, нелепая сила

лампу, ее пламень золотой, погасила.

Ниву, что о будущих снопах тосковала,

стужа январская железом сковала.

Единственный мужчина среди мертвой округи

стоит, опустив обессилевшие руки.

Шагает он по полю под лучами косыми,

на льдины наступает ногами босыми,

один посреди этой печальной картины,

в глазах его печальных — льдины, льдины…

Сколько тут погибло всего и пропало!..

Вот дерево у самой дороги упало.

Вот сломанная ветка на мокрой тропинке.

Мертвый муравьишка лежит на спинке.

Поле кукурузы — как поле сраженья.

Зайчата оглушенные лежат без движенья.

Птицы перебитые крылья распластали —

льдины перебили их, как дробь, исхлестали.

Птичья кровь запекшаяся, черная, а рядом —

яйца куропаточьи, побитые градом.

И все это пшеницей было, хлебом, калачами,

урожаем будущим, бессонными ночами.

Так можно ли запросто повытоптать разом

все то, что вами создано, сердце и разум!

И человек прищурился, он все понимает —

он величаво голову опять подымает

и видит поле будущих боев перед собою,

и он уже готовится к новому бою.

Когда земля дрожит Перевод Б. Слуцкого

Я знал, когда земля дрожит,

мать приближается ко мне,

в слиянье запахов сует —

акаций, меда, молока.

Ворот холщовых слышен скрип —

она их настежь распахнет,

и убаюкает меня,

и в Мирозданье усыпит.

Позднее я видал: мешок,

словно ребенка, волокла,

а ночи, чугуна темней,

прокатывались по бедру.

Из свеклы сахарной зимой

алмазный делала стожок.

В сорочке белой по полям

гуляла ночью под грозой.

В воображении моем

она — Чудеснейшая Мать.

И в дрожи радуги она.

И в кроне дерева она.

Напрасно целится в нее

стальных винтовок точный ряд —

бескровно пули сквозь нее

летят, как будто сквозь мираж.

Она ведь Лошадь Белая,

а я ее приемный сын.

Она приносит мне закон

в жемчужно-огненных зубах

и, прирастив меня к спине,

мчит сквозь терновники небес,

так, чтоб терновники небес

лишь кудри мне чесать могли.

Европа, вот я пред тобой,

ты фокус страха моего.

Здесь больше блуда и ножей,

чем среди варварских равнин.

Нагой, я вздрагиваю здесь,

костей берцовых посреди.

Наматывает Корбюзье

на спицы жилушки мои.

Но музыка великая