Поэзия социалистических стран Европы - [32]

Село со ртом разинутым, то, что считал своим,

глазеющие горы, а не Париж и Рим.

Куда нас пропустили, вы, семафоры лет?

В какие дали, юность, купила ты билет?

Какими крутизнами ты мчишься вдоль реки?

В какие воды сброшены корзины и тюки?

Где искры те летают, в какой шипят воде?

Столбы где телеграфные, где зимы, весны где?

Где жеребенок носится и где орлан парит?

И на какой планете гармошка говорит?

Качавшиеся с нами где наши поезда?

Кто ждет меня на станции? Доеду я когда?

И если только в памяти мой сад и дом родной,

то все равно не в прошлое уйду я, а домой!

Миклош Радноти

^{36}

Вчера и сегодня Перевод Д. Самойлова

Дождик моросил вчера, и из куста,

словно на колени павшего перед нами,

вылезли на луг влюбленные и шли

с распустившимися, как цветы, губами.

А сегодня к нам ползут с откоса

пушки, липкие вертя колеса,

шлемами солдат прикрыты лбы.

Густо запахи летят за ними —

стяги тяжкие мужской судьбы.

(Детство русое, тебя давно уж нет!

Старость снежная, ты не придешь, седая!

До колен в крови стоит поэт,

песню каждую последней называя.)

Федерико Гарсиа лорка Перевод Л. Мартынова

За то, что был Испанией любим

и все влюбленные тебя твердили,

они, когда пришли, — что делать им? —

ты был поэтом — и тебя убили.

Народ один теперь воюет — погляди-ка,

эй, Федерико!

Вторая эклога Перевод Н. Чуковского

Летчик

Всю ночь бомбили мы. Я хохотал от злобы.

Нас истребители атаковали, чтобы

свой город защитить. Они огонь вели,

но мы упорно шли, мы прямо к цели шли.

А сбили б — ты б меня не увидал живого.

Но жив я! От меня Европа завтра снова

залезет в погреба, и вновь пойдет игра…

Ну, хватит… Как ты жил? Опять писал вчера?

Поэт

А что осталось мне? Поэты сочиняют,

мяукают коты, собаки завывают,

и рыбка мечет в пруд икру. А я пишу —

чтоб знал ты в небесах, что я еще дышу,

когда меж дикими, разбитыми дворцами

шатается луна с кровавыми рубцами

и площади встают от страха на дыбы,

захватывает дух, и небеса тошнит,

и самолеты вновь — властители судьбы —

над ними кружатся, уходят и приходят,

хрипят в безумии и смерть с собой приводят.

Как быть писателям? Писать? Опасен стих,

порой капризен он, порою слишком лих.

Тут нужно мужество… Поэты сочиняют,

коты мяукают, собаки завывают,

и рыбка… Ну, а ты? Скажи, чем занят ты?

Внимаешь, как мотор гудит средь пустоты?

Мотор — твой друг теперь, сроднился ты с мотором

О чем ты думаешь, летая по просторам?

Летчик

О, смейся надо мной. Мне страшно в вышине,

хочу домой, в постель, хочу домой, к жене,

средь взрывов и смертей, среди огня и дыма

сквозь зубы я пою о милой, о любимой.

Вверху стремлюсь я вниз, внизу стремлюсь я ввысь

нет места мне нигде, куда ни оглянись.

Люблю свой самолет, летящий по раздолью, —

ведь боль у нас одна, и мы сроднились болью…

Меж небом и землей мотаюсь я, бездомный,

когда-то — человек, теперь — убийца темный…

Напишешь о тщете страданья моего?

Поэт

Да, если буду жив. И будет для кого.

Подневольное шествие Перевод Н. Чуковского

Безумен, кто, упав, встает и вновь шагает,

кто двигаться свои колени заставляет.

Его канава ждет, его канава манит,

а он, смиряя боль кочующую, встанет.

А спросишь: для чего? Ответит, цепенея,

что ждет его жена, ждет гибель поумнее.

А ведь какой дурак: давно уж над домами

лишь дикий вихрь шумит спаленными крылами;

и слива сломана, и кровля взрывом смята,

и ночь отечества от ужаса космата.

О, если бы я мог надеждой обмануться,

что уцелел мой дом и я могу вернуться!

О, если бы опять в моем дому с гуденьем

кружилась бы пчела над сливовым вареньем,

и лето позднее в саду на солнце грелось,

и тихо яблоко во тьму ветвей смотрелось,

и Фанни русая ждала бы в нетерпенье,

и утро медленно свои чертило тени… —

А вдруг все сбудется? Луна так светит странно…

Приятель, обругай, вели мне встать! Я встану!

Ласло Беньямин

^{37}

Весна в Венгрии Перевод Л. Мартынова

Дождь перед ночью хлынул вдруг,

все улицы он растревожил,

и на деревьях каждый сук

листвой младенческою ожил.

Весну вещая, дождь несется.

Но ночь прошла, и вот в садах

плодом рассветным виснет солнце

на тяжелеющих ветвях.

В горах — рассвета торжество,

и со ступени на ступень я

иду к вершинам своего

приподнятого настроенья;

легко шагая, достигаю

недосягаемых высот;

я это солнце взять желаю,

как самый ранний зрелый плод.

В тумане, будто навсегда,

исчезли беды невозвратно.

Леса, поля и города

в цветные превратились пятна.

И, вся в лучах переливаясь,

страна раскрылась с горных круч —

как будто в небо поднимаюсь

я, авиатор, выше туч.

Все, что я видел в глубине —

поля, леса, людские лица, —

вдруг оказалось здесь, во мне,

сумело в сердце уместиться

и билось там на месте сердца,

и жило там в крови моей.

Я так в страну сумел вглядеться,

что воедино слился с ней.

Снег стаял — ожила страна.

Руда из недр стремится горных.

Край погибал, но вот со дна

встают ростки надежд упорных.

Мы видим их рассвет лучистый.

Так из подпольных недр на свет

недавно вышли коммунисты —

старатели грядущих лет!

Надеясь подыскать жилье,

лиса-Былое бродит в поле,

но выследят, пронзят ее

крестьяне, взявши в руки колья.

Крестьяне плугом начертали

закон и мощь своих имен

здесь, на земле. От звонкой стали

отскочит град лихих времен.

Так дышит Венгрия. Жива,

она бушует и клокочет,

рождает силу и права,

помочь своим рабочим хочет,