Поэзия социалистических стран Европы - [27]

И вот мне семьдесят два года,

Но я и нынче все тот же,

что раньше.

Ничто меня не удовлетворяет,

все мне не то и не так.

Видно, испытания мои еще не закончились,

но я уже не мечусь то туда, то сюда,

высунув от усердия язык.

Сижу за закрытым окном,

чувствуя себя немного уставшим.

Много курю

и вспоминаю о девочке из моего детства,

что сидела под дикой сливой

и вышивала синие цветы

на белой полотняной скатерти.

Вводные строки к одной книге Перевод Ю. Гусева

I

Если б я родился музыкантом

я бы стремился

перебороть шумы мира

с помощью стройных звуков.

Если б я родился архитектором

я бы строил людям

не квартиры а домашние очаги.

Я одарил бы их

светом цветом и тишиной.

Но поскольку я поэт

я хотел бы так же четко и ясно

говорить на языке слов

как математики

говорят на языке чисел.

II

Во мне

суровом и упрямом человеке

(как меня обычно характеризуют)

живет еще и маленький боязливый мальчик.

Этот мой тайный двойник

слыша как другие

читают вслух мои стихи

горестно вздыхает:

О вот значит какой я несчастный

какой печальный и беззащитный

один-одинешенек в целом свете.

III

He плачь не грусти малыш

я твой панцирь и твое оружие

когда я умру

ты останешься жить в моей поэзии.

Йожеф Фодор Перевод А. Кушнера

^{32}

Ответ ветерану

По случаю 45-й годовщины создания

Венгерской Красной Армии

I

Пишет мне Гарна: дивизия тает,

тает наш лагерь! Наш полк исчезает!

Те, что под Сатмаром бились, и те,

шедшие в бой по колено в воде,

те, кто форсировал быстрые реки,

те, кто участвовал в смелом набеге,

брал бронепоезд с винтовкой в руках,

те, кто в словацких сражался снегах,

оборонявшие Тису герои,

войско безумное! Ты — на покое?

Насмерть стоявшие в стужу и зной,

мост прикрывавшие в битве — собой,

Вышло на отдых? О, время! О, память!

Трудно поверить и трудно представить.

Знавшее столько дорог и смертей,

тает и тает, теряет людей.

Где теперь старых товарищей сыщешь?

Ты призадумался, Гарна, дружище.

«Тает дивизия», — пишешь ты мне,

пенсионер, в стороне, в тишине.

Стал ты легендой, слабеешь, скучаешь,

однополчан раз в году окликаешь.

Полк двадцать первый! Всего человек

Восемь осталось. Растаял как снег.

Так что вместит небольшая квартира,

Шесть рядовых нас да два командира.

II

Эй, старина, собери нас всех вместе,

не восьмерых, а весь полк, честь по чести,

всех, кто проделал тот трудный поход,

шумный и юный, прекрасный народ.

Кликни свое незабвенное войско,

полное пыла и веры геройской,

шедшее с ходу в любые дела

(Новая Венгрия с нами была!),

всех их, бессмертных героев Токая,

что за бесстрашная юность такая!

С верой, как с первой любовью, не раз

рвавшихся в бой, — объяви им приказ.

Как по тревоге, вели им явиться,

сердцу вели их по-прежнему биться

(О, как немного осталось от нас!),

сбор объяви нам, последний приказ.

III

Однополчане, порадуйтесь встрече.

Да не прельстят вас награды и речи,

слава и прочее. Ведь все равно

высказать все никому не дано.

Что-то останется… Полк легендарный,

те, что тебе на земле благодарны,

что-то забудут, не всем воздадут.

Пусть нам на смену другие придут.

Все же недаром мы первыми были,

в славное время боролись и жили,

молоды были, не знали преград.

Денег не надо! Не надо наград!

Мы и печалиться вроде не вправе.

Вознагражденье — в борьбе, а не в славе!

Живая статуя

К статуе Ленина

работы скульптора Патцаи

Должно быть, он тому назад мгновенье

неотразимый в споре аргумент

привел и вот, совсем не монумент,

а вождь, сплошной порыв и нетерпенье,

идет туда, где говор, и движенье,

и блеск знамен и пулеметных лент.

Он кепку в правой сжал руке.

«Момент

серьезен. Позу брось и украшенья!» —

так говорит он тем, кто в этот час

пришел на площадь. Ради этих масс

он жил, деля страданья вместе с ними.

И потому они пошли за ним,

срывая цепи, мудрым и простым

словам верны, считая их своими.

Иоганн Касса (Венгрия) Семья.

Беспокойство

Большое дерево в окне

шумит листвою влажной,

и странен шум его протяжный

в безветрии.

Так человек во сне

кричит.

Прислушайся, услышишь: в лихорадке

мир корчится.

Курчавые моря

взъерошены.

Жизнь бьется, как в припадке,

и ждет добра, надеждою горя.

Забыт покой.

Зло подается туго.

На Африку взгляни —

ее судьба меняется.

От севера до юга —

везде — борьба.

И небо взбудоражено над нами,

расколотое грозными громами.

Недешево

нам обойдется свет

проложенных с трудом

грядущих лет.

Мой грустный спор

с самим собою длится:

зло иль добро на свете победит?

Не спится.

И время ночью медленно летит.

Свобода — вот что светит нам за тьмой.

Свобода — это слово дарит счастье.

Лесные звери так, сжимая в пасти,

детенышей своих несут домой.

Твердим и снова пробуем на вкус.

Свобода! О, какой прекрасный груз!

В дыму и пламени планета,

в переплетенье тьмы и света,

в крови и муках до поры.

Новорожденные миры

встают и расправляют плечи

вдали, в глуши.

Смотри же вглубь, верь в разум человечий

и с выводами не спеши.

Еще так много впереди

забот, и горя, и надрыва.

Еще все дико, косо, криво,

еще не раз в твоей груди

забьется сердце, сострадая

и горячась…

Настанет срок,

и вся земля,

от края и до края,

вздохнет легко, избавясь от тревог.

И трубный глас сражениям и войнам

конец объявит, радость торопя.

И человек воистину достойным

предстанет мира, жизни и себя.

Раздоры прекратятся. Но пока

бушуют страсти! Жизнь недорога.

И белый свет кровавых зорь красней,