Поэзия рабочего удара - [7]

Вдруг разбились оковы безмолвного удивления, из толпы вырвался Минаев и бросился к Прохорову. Осторожно, слегка тиснул он задней стороной кулака в грудь, и рука провалилась.

– Как вата, – испуганно прошептал он все еще изумленной толпе. – М?.. – спросил он, как будто почудилось ему, что кто-то говорит против него.

– Ну да, я… я, конечно, дело… Я смял его, товарищи, я, господи.

– Не галди зря-то, – кто-то серьезно буркнул из толпы, – давай бери его в приемный покой.

– Господа, разойдитесь, – начал привычную речь начальник, немного отделавшись от неожиданного впечатления. – Или нет, – перебил он себя, – или нет – идите, кто хорошо видел, два-три, в свидетели,

– Ну так и я, – крикнул Минаев.

– Идите и вы, – нехотя согласился начальник.

Подняли горячий труп Прохорова и понесли в приемную.

Там был фельдшер и околоточный надзиратель.

Фельдшер только махнул рукой и кивнул приятелю-околоточному, чтобы тот составлял полицейский протокол.

– Так, ваша фамилия – Минаев?

– Вот именно, точно, Минаев.

– Вы ехали и своим вагоном…

– Так что в суматохе, ваше благородие, – перебил околоточного подручный слесарь Васин, желая выгородить Минаева.

– Вас не спрашивают.

– Ну так, я смял, – сказал, как отрезал, Минаев. – Своего товарища убил я. Казнил, – уже совсем азартно заговорил Минаев, смотря на стоявшего рядом Малецкого.

Малецкий мял в руках фуражку.

– Вы спокойнее, – чуть-чуть приподнялся от протокола околоточный.

Но Минаев расходился:

– Мне бы, говорю, удержать себя, сказать: стой, трус паршивый, сдержи, сдержи, – нет пру, пру без останову, страха ради иудейска, и – бац. Так или нет, господин командир Малецкий?

Малецкий увидал в этом какое-то новое неожиданное наступление Минаева, испугался и начал его оправдывать:

– Позвольте объяснить, что когда я приказал ехать, то видел убиение Прохорова с левой стороны, а у нас правило: бугеля отдергивать – с правой.

– Вот, – кивал околоточный Минаеву.

– И вся сигнальная, – торопился показывать Малецкий, – вся служебная часть движения всегда должна находиться с правой.

– Слышите? – обращался околоточный к Минаеву, желая его немного обрадовать.

Минаев кидал взглядом от Малецкого к околоточному, точно желая поймать какой-то спрятанный, но хорошо построенный фокус.

Малецкий ёрзал ногами по свежевыкрашенному полу; его глаза убегали от разъяренного, настигающего взгляда Минаева.

Тоном мальчика, пойманного на мерзкой шалости, он заключал:

– И во всем печальном происшествии причина – сам потерпевший, Прохоров.

– Ну и к черту, и больше я вам не нужен, – процедил Минаев и направился к выходу.

Околоточный было привстал и хотел прикрикнуть на Минаева за грубость, но Малецкий махнул книзу рукой и как бы говорил: «Оставь его, не обращай внимания».

IV

Подручный Васин – друг Минаева – сразу почувствовал, что с товарищем начинается что-то недоброе, и кинулся за ним.

– А… ты? – пронзил его Минаев вопросом уже за дверями.

– Не расходись, парень, легче, побереги себя-то.

– Гм… Чтобы я стал себя беречь?

– Ну, ну. А выпей-ка, ей-богу… а?

– Вот именно скажу, что не желаю напиваться. Трезвый раскрошу весь мир в щепки.

– Полно-ка, полно.

Спускались ниже. Зашли под лестницу.

Минаев еще раз выразительно посмотрел на Васина, как будто азартно призывал его к удару.

– Али бей меня, расшибай. Не хочешь?..

Он схватил, сгреб обеими руками кепку, рванул ее вместе с клоком волос, расставил ноги, налился весь горячей, отравленной кровью и бацнул, как тяжелый вековой груз, свою кепку на пол.

Она выдулась, приподнялась.

Васин унимал Минаева:

– Не шуми. Навредишь, ей-богу. Пожалей, все-таки ты как-никак с семьей.

И еще больше прожгли Минаева эти слова. Как будто нападал и расшибал дикую злобу, уже падшую, но пахнувшую противной, непонятной тупостью.

– А-а-р-р… – рычал он, припрыгивая, и топтал кепку.

Так унизить, мстить захотелось ему пронесшейся злобе жизни.

– Да ну, парнюга, Минай дорогой. Вспомни дружбу. Али я тебя не выручал. Идем-ка. Все-таки околоточный рядом… Заметут…

А Минаев свирепел и свирепел от этих слов.

– Ну еще!

Он снял с бешеной быстротой сапоги, взял их за голенища и изо всей силы хватил головками о дверной косяк.

– Ва-ли, бей! Лупи!

– Опять, опять дойдешь до ручки… – уж как-то бессильно урезонивал Васин Минаева.

А Минаев уже не кричал, а действовал:

– Сыпь! Уничтожай!

Васин чувствовал бессилье своих слов перед этим отчаянием и почти шепотом говорил про себя:

– И зачем я теперь в бога не верю. Все бы был не один, а с кем-нибудь вместе.

– А как это? – уцепился вдруг за последнюю фразу уставший от своих ударов Минаев. – Ты думаешь, в небе написано?

И с желчью скороговоркой произнес:

– Больше, больше на небо смотри, выдумывай, мечтай о вере истинной, задирай башку-то, а в это время тебя вагон и приплющит. Нет, брат, я пошел бы в яму…

– Да пойдем-ка в мастерскую-то. Обувайся.

– Что? Хоть убей, я ручник в руку не возьму. Пойду в траншею. По-моему, знаешь, что мне пришло: уж если буйством взять нельзя, то хоть плачем, рыданьем общим.

– Ну, опять понес. Будь покойнее. Заправляй портянку-то. Идем.

– Идем, идем. Только вот…

Он схватил Васина за рукав, остановил, как будто арестовывал его внимание.