Поэзия народов СССР XIX – начала XX вв. - [11]

Л. Арутюнов

Поэзия народов СССР XIX — начала XX века

Из украинских поэтов

Петро Гулак-Артемовский (1790–1865)

^{1}

Любаша Перевод Н. Ушакова

Любаша славная, так делать не годится.

Терзаешь для чего ты сердце казаку?..

Ты — будто козочка: под маленьким копытцем

Сухому зашуршать достаточно листку —

И уж она от страха еле дышит.

Лишь ящерицы бег, лишь дятла стук заслышит —

Родную ищет мать и, трепеща, бежит.

Любаша славная, а что тебя страшит?..

Лишь покажусь — дрожишь, обоих нас пугаешь!..

Лишь подойду, а ты тотчас же убегаешь!..

Я не литовский зверь, не пчеловод-медведь:

Нет мысли у меня обманывать, лукавить,

Тобою не хочу и так и сяк вертеть,

Тебя не думаю, красавица, ославить!..

Но девушке пора о девичьем вздыхать.

На ветке ягоде не весь свой век томиться,

Не век при матери теленочку гулять…

Расстаться с ней пора, с ней — время распроститься!..

1856

Левко Боровиковский (1806–1889)

^{2}

Рыбаки Перевод Л. Вышеславского

После бури девчоночка

В Дону воду брала:

«Чье весельце здесь волнами

К берегу примчало?

Не того ли удалого,

С которым гуляла,

Которого до рассвета

Жарко целовала?»

Плывет челнок, но недолго

Плыть ему, как видно,

На челне том одиноком

Рыбака не видно.

Буйный ветер, как бывало,

Над рекой играет,

По-над Доном черный ворон

Каркает, вещает:

«Ой, оставил горемычный

Челнок и весельце,

Утопил он в глуби Дона

Горячее сердце.

Утопил он свое сердце

В пучине глубокой

И сказал: плыви, челнок мой,

К милой черноокой!

Пусть же мне мой челн рыбачий

Вместо гроба будет,

И весло, как крест могильный,

Мне поставят люди!»

Суд Перевод В. Потаповой

Петро у Федора кобылу призанял

И в лес направился, да завернул к Одарке — шинкарке,

  И, грешный, после чарки

  Так без вожжей кобылу погонял,

  Что хвост ей вовсе оторвал.

Тут Федор на Петра прошенье в суд подал.

Судья толстел — Петров кошель тощал…

  И разрешилось дело просто:

«Понеже оный Петр у Федора взаймы

  Кобылы никогда не брал бесхвостой,

  То мы

Названному Петру и присудили, —

И приговор наш остается в силе, —

  Кобылу у себя держать,

Покуда хвост не отрастет опять,

  Тогда ж — хозяину отдать».

За Федорово жито,

Глядь, — Федора же бито!

1852

Маркиан Шашкевич (1811–1843)

^{3}

Хмельницкий осаждает Львов Перевод Б. Турганова

Строем народной песни

Как во чистом поле,

У самой дороги,

Там намет раскинут великий, шелковый.

А под тем наметом стол стоит тесовый,

Сам гетман Хмельницкий[1] за тот стол садится,

Вся казачья сила вкруг него толпится.

Пишет гетман письма — да не сто, не двести,

По всей Украине рассылает вести.

Войско куренное в поход выступало,

Ляхов разбивало, за Львов отгоняло.

Как гетман Хмельницкий коня оседлал —

  Львов тревожен стал;

А гетман Хмельницкий саблею махнул —

  Львов главу нагнул.

На заре из замка рушницы стреляли,

К вечеру казаки замок зажигали.

А наутро рано город окружали, —

Грянули мушкеты, дворы запылали.

А гетман Хмельницкий послов посылал,

  Так говорить приказал:

  Коли будете мириться —

На выкуп скорее червонцы несите,

На выкуп за город коней выводите;

  А будете биться —

Высокие стены размечу мечами,

Улицы с дворами вытопчу конями!

Поутру во Львове звонницы звонили —

Ворота раскрылись, казаки входили.

Микола Устиянович (1811–1885)

^{4}

Верховинец Перевод Б. Турганова

Привольный край, наш ты оплот,

  Родимая Верховина!

Вешней водой твой день плывет —

  Свободно, весело, мирно.

По кручам вверх, из бора в бор,

  С легкой, свободной душою,

В поясе — нож, в руках — топор,

  Мы горной бродим тропою.

Гей, что мне там Подолья край,

  Нам полонина[2] — Подолье,

А чаща — степь, а сосны — рай,

  В рычанье зверя — раздолье!

Не манит нас корысть и лесть,

  Имей лишь ружье да заряды,

У бога — свет, в народе — честь,

  Свирель да овечье стадо.

Да чтобы встал хребет из туч,

  Медведь поднялся над камнями,

Теплом дохнул что солнца луч,

  Черемош[3] взыграл волнами!

Это по мне, это люблю —

  Товарищ, зовут просторы!

Овечек ты сбирай семью

  И дальше, все дальше в горы!

Все лето сплошь, ночью и днем,

  Хлопцам привольно там нашим:

Владеем мы водой, огнем,

  Довольно леса и пашен.

Там пан не ставил ввек оград,

  Чужак не ступал ногою, —

Нетронут там земли наряд,

  Взлелеян песней — росою.

Лишь там звучит трембиты звук,

  Флояра[4] вольно щебечет,

А зарычат медведи вдруг —

  Ружье в них пламенем мечет.

Евген Гребенка (1812–1848)

^{5}

Чертополох и Коноплинка Перевод В. Потаповой

В степи Чертополох ворчал на Коноплинку:

«Негодная, меня толкаешь под бока!»

  «Да как же мне расти, — ответила былинка. —

  Ты не оставил мне земли для корешка!»

Найдется средь людей колючке этой пара.

Других тесня, в ответ он требует любви.

Такого знаю я.

      — Попробуй назови!

— Да ну его! Боюсь прогневать комиссара[5].

Черные очи

[6]

Очи черные, очи страстные,

Очи жгучие и прекрасные!

Как люблю я вас! Как боюсь я вас!

Знать, увидел вас я в недобрый час.

Ох, недаром вы глубины темней!

Вижу траур в вас по душе моей.

Вижу пламя в вас я победное:

Сожжено на нем сердце бедное.

Но не грустен я, не печален я,

Утешительна мне судьба моя:

Все, что лучшего в жизни бог дал нам,

В жертву отдал я огневым глазам.

Семен Гулак-Артемовский (1813–1873)

^{6}

Из оперы «Запорожец за Дунаем» Перевод Б. Турганова

Романс Оксаны

Месяц мой ясный,

Светлый, прекрасный,

Звездные очи

Сумрачной ночи!

Кличу вас снова: