Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - [37]

а ночью ты слагаешь плач ветвей.

Прошу луну — пусть выйдет и продлится,

чтоб тень твоя всегда была твоей.

1970

ВОЛЫ ПОД ДОЖДЕМ

На зеленой лужайке два черных вола,

и на серых рогах — дождевая вода.

Мирен отдых волов. Их сюда привели

грязь и камни дорог, где устали волы.

Перед ними — трава. И забыта арба,

на которую грузят зерно и дрова.

На зеленой лужайке два черных вола,

и на серых рогах — дождевая вода.

1970

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ТЕНИ ДЕРЕВА

Всё сущее когда-нибудь да спит,

усни и ты, тень дерева, не медли.

Подушек детских тихий сон достиг,

и спит струя, закрученная в меди.

От ног бегущих отдыхает пол,

дверь отдыхает от дневного скрипа,

ведро — от влаги, и от дров — топор,

и что им снится, то от прочих скрыто.

Уже темно, тень дерева, усни,

ненадобно склоняться над арбою,

ушел теленок — спать в другой тени,

нет ослика, любимого тобою.

Средь бела дня каменотёс и жнец

узнали, как сладка твоя прохлада.

Теперь луна. И смерклось наконец.

Тень дерева, не трать себя, не надо.

Ты одаряла нас в полдневный зной,

мы жаждали тебя и утомили.

Тень дерева, поговори с луной

и отдыхай, как всё живое в мире.

Дорога спит. Спит поле. Молоко,

наполнив вымя, спит в коровьем теле.

Тень дерева, спи сладко и легко,

как спят в ночи все существа и тени.

1970

ПИСЬМО К РАСУЛУ ГАМЗАТОВУ [203]

— Беречь друзей! — ты написал, Расул. —

Вот жить — не зря — единственное средство.

И, как строку ответа ни рисуй,

не нарисуешь безутешность сердца.

Во всём ином то я, то ты не прав,

но прав твой лист, изъятый из тетради.

Не дай нам Бог друзей легчайший прах

оплакивать при черном снегопаде.

Покуда пули, спящие в стволе,

пеклись во сне о смертоносном деле,

текли беспечно реки по земле,

беспечно мы в глаза друзей глядели.

Недолог сон всех пуль во всех стволах,

недолог срок от дружбы до утраты:

где этот друг мой или тот стоял,

теперь то снег, то — ничего, то — травы.

Склонялись мы к тому, кто падал ниц,

не поровну нас опалило пекло.

О, лучше ты останься и склонись,

я буду пеплом, буду меньше пепла!

У нас пред ними не было вины,

кроме войны, в которой неповинны

живые мы и мёртвые — они.

Но кто разметил эти половины?

Они хотели жить, и я хотел,

и я хочу, но всё же не настолько,

чтоб жить взамен тех юных душ и тел,

убитых беспощадно и жестоко.

Железный и глухонемой туман

был нас сильней и нас разъял с друзьями.

Мы плакали, а он их отнимал, —

железо не разжалобишь слезами.

Я выбрал риск, но я бы не рискнул

не заручиться долголетьем друга.

Как трудно уберечь друзей, Расул,

как трудно уберечь, Расул, как трудно!..

1970

«Луна над домами. Тебе и луны не дано…»

Луна над домами. Тебе и луны не дано.

У нас уже лето. Но это тебе всё равно.

Построили дом, выпекают хлеба и поют.

Но что для тебя этот бренный и бедный уют!

И солнца восход пред твоей темнотой — суета.

Ты жил, сколько мог, а дальнейшее — длится всегда.

Вовеки не будет ни трав, ни дождя, ни огня,

ни брата, ни матери и никого никогда.

Когда бы камням втолковать череду твоих дней —

взлетел бы орел, ужаснувшись рыданью камней.

Покинутый всеми, зачем ты взываешь ко мне:

«О, если б в Чегеме, в его каменистой земле!»

Деревьям и скалам известно, что птичья беда —

не гибель, а гибель вдали от родного гнезда.

Прости, что я плакал слезами деревьев и скал,

прости, что ни деревом и ни скалою не стал.

Прости, что ты раньше. Прости, что при чуждой заре.

Прости, что я позже. Прости, что в родимой земле.

Чтоб зренье не тратить на всё, что не скорбь о тебе,

глаза прикрываю и слепо иду по тропе.

Ты — птицы беднее. Ты не дотянул до гнезда.

Ты нищ, словно камень, упавший туда, где вода.

Как дым одичавший на месте былого жилья,

как пепел пожара — печаль по тебе тяжела!..

1970

«Сказали мне люди: „Поэт — кто велик“…»

Сказали мне люди: «Поэт — кто велик,

иначе впустую потрачена мука.

Вели нам — и сделаем, как повелишь!»

Куда там! Ни мысли, ни слова, ни звука.

Любая строка — это путь муравья,

истершего горб о невидимость ноши.

Рука добывала и в клочья рвала

непостижимые формулы ночи.

Сказали мне люди: «Учи нас уму!»

Я б раньше детей научил непременно,

да где мне! Догадка: неужто умру? —

влечет не учить, а любить непомерно.

Ни знанья, ни мудрости мне не дано.

Так дни проходили и ночи чернели.

Но знал я: что мне разгадать мудрено, —

не мудрствуя, ведает пахарь в Чегеме.

Блажен грамотей, не попавший впросак

и не удрученный сомненьем напрасным.

Я был опрометчив, но всё же не так,

чтоб это блаженство накликать на разум.

1970

Белла Ахмадулина. Речь и речь нерасторжимы…Избранные стихотворения и статьи

СТИХОТВОРЕНИЕ, ПОДЛЕЖАЩЕЕ ПЕРЕВОДУ [204]

Стихотворение, подлежащее переводу, проживает сложную, трёхкратную жизнь. Оно полнокровно существует на родном языке и потом как будто умирает в подстрочнике. Лишенное прежней стройности и музыки, оно кажется немым, бездыханным. И это — самый опасный, самый тревожный момент в судьбе стихотворения. Как поступит с ним переводчик? Сумеет ли он воскресить его, даровать ему новую жизнь, не менее щедрую и звучную, или так и оставит его неодушевлённым?

Мне всегда казалось, что в подстрочном переводе есть что-то обнаженное, беззащитное. Он — как дитя, оставленное без родительского присмотра. Теперь от переводчика, человека постороннего, зависит: усыновить ли это дитя, вдохнуть ли в него всю свою нежность и заботу, или так и оставить его убогой сиротой в чужом языке. Поэтому я думаю, что перевод — это проявление огромного доверия двух поэтов, где один из них приобщает другого к своей сокровенной тайне, И тому, другому, нужно иметь много деликатности, проницательности и фантазии, чтобы по контурам подстрочника восстановить действительный облик стихотворения, подобно тому, как учёный восстанавливает по черепу черты прекрасного древнего лица.