Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - [3]

Уже рукою обрученной

И головою обреченной

Она склонилась к алтарю.

И не было на них суда —

На две руки, летящих мимо…

О, как я молод был тогда.

Как стар теперь.

Я шел средь дыма,

Вкруг дома твоего плутал,

Во всякой сомневался вере.

Сто лет прошло. И, как платан[4],

Стою теперь.

Кто знает, Мери,

Зачем мне показалось вдруг,

Что нищий я? И в эту осень

Я обезумел — перстни с рук

Я поснимал и кинул оземь?

Зачем «Могильщика» я пел?

Зачем средь луж огромных плавал?

И холод бедственный терпел,

И «Я и ночь»[5] читал и плакал?

А дождик лил всю ночь и лил

Всё утро, и во мгле опасной

Всё плакал я, как старый Лир,

Как бедный Лир, как Лир прекрасный.

1915

СНЕГ

Лишь бы жить, лишь бы пальцами трогать,

Лишь бы помнить, как подле моста,

Снег по-женски закидывал локоть,

И была его кожа чиста.

Уважать драгоценную важность

Снега, павшего в руки твои,

И нести в себе зимнюю влажность

И такое терпенье любви.

Да уж поздно. О милая! Стыну

И старею.

О, взлёт наших лиц —

В снегопаданье, в бархат, в пустыню,

Как в уют старомодных кулис.

Было ль это? Как чисто, как крупно

Снег летит… И наверно, как встарь,

С январем побрататься нетрудно.

Но минуй меня, брат мой, январь.

Пролетание и прохожденье —

Твой урок я усвоил, зима.

Уводящее в вечность движенье

Омывает нас, сводит с ума.

Дорогая, с каким снегопадом

Я тебя отпустил в белизну

В синем, синеньком, синеватом

Том пальтишке — одну, о, одну?

Твоего я не выследил следа

И не выгадал выгоды нам —

Я следил расстилание снега,

Его склонность к лиловым тонам.

Как подумаю — радуг неровность,

Гром небесный, и звезды, и дым —

О какая нависла огромность

Над печальным сердечком твоим.

Но с тех пор, властью всех твоих качеств

Снег целует и губит меня.

О, запинок, улыбок, чудачеств

Снегопад среди белого дня!

Ты меня не утешишь свободой,

И в великом терпенье любви

Всею белой и синей природой

Ты ложишься на плечи мои.

Как снежит… И стою я под снегом

На мосту, между двух фонарей,

Как под плачем твоим, как под смехом,

Как под вечной заботой твоей.

Всё играешь, метелишь, хлопочешь.

Сжалься же наконец надо мной —

Как-нибудь, как угодно, как хочешь,

Только дай разминуться с зимой.

1916

ТЕБЕ ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ

Тебе тринадцать лет. О старость этих

Двух рук моих! О добрый мир земной,

Где детские уста всех арифметик

Тринадцать раз смеются надо мной!

Я путаюсь в тринадцати решеньях —

Как весело! Как голова седа!

Тринадцать пуль отлей мне, оружейник,

И столько ж раз я погублю себя.

О девочка, ребенок с детским жестом,

Привставшая над голубым мячом,

Как смело ты владеешь вечно женским

И мудрым от рождения плечом.

Я возведен — о, точность построенья! —

Причудой несчастливого числа

В тринадцатую степень повторенья.

О как, шутник, твоя слеза чиста!

1916

СКОРЕЕ — ЗНАМЁНА!

Светает! И огненный шар

раскаленный встает из-за моря…

Скорее — знамёна!

Возжаждала воли душа

и, раннею ранью, отвесной тропою,

раненой ланью спеша,

летит к водопою…

Терпеть ей осталось немного.

Скорее — знамёна!

Слава тебе, муку принявший

и павший в сражении витязь!

Клич твой над нами витает:

— Идите за мною, за мною!

Светает!

Сомкнитесь, сомкнитесь, сомкнитесь!

Знамёна, знамёна…

Скорее — знамёна!

13 марта 1917

ОРЛЫ УСНУЛИ

Вот сказки первые слова:

Орлы уснули, как орлята, —

И у орлов в часы заката

Ко сну клонится голова.

Орлы, прошу вас, не теперь,

Нет, не теперь смежайте очи!

Но спите — и огонь средь ночи

Походкой женской входит в дверь.

В дверь ваших гор и облаков

Кулак оранжевый стучится,

И знает, что беда случится,

Семейство прозорливых сов.

Но спите вы, как детвора,

Там, в ваших сумерках неверных,

И трубы ваших снов военных

Молчат, не говорят: «Пора!»

О пламя, не обидь орла!

Спасутся маленькие птахи,

Меж тем как обгорят на плахе

Два величавые крыла.

Но поздно! Перья их на треть

Ожог губительный отметил.

Не дай мне Бог, как птицам этим,

Проснуться, чтобы умереть.

С веселой алчностью орды

Плясал пожар, и птиц оравы

Взлетали, и у вод Арагвы[6]

Поникли головой орлы.

«Я видел ворона. Дрожа

От низости, терзал он тело,

Что брезговать землей умело

И умерло», — сказал Важа[7].

1918

ПОЭЗИЯ — ПРЕЖДЕ ВСЕГО

О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,

Прежде времени, прежде меня самого,

Прежде первой любви, прежде первой травы,

Прежде первого снега и прежде всего.

Наши души белеют белее, чем снег,

Занимается день у окна моего,

И приходит поэзия прежде, чем свет,

Прежде Свети-Цховели [8]и прежде всего.

Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?

Лишь последнего жду я венка твоего,

И уже заклинанья срываются с губ:

Жизнь, и Смерть, и Поэзия — прежде всего.

12 декабря 1920

НАТЭЛА ИЗ ЦИНАНДАЛИ

Я птицей был, мне разрешалось,

Как в небо, ринуться в силок.

Я ринулся — и всё смешалось:

Натала, Цинандали[9], жадность

К тебе, о виноградный сок.

Зачем я вырвался, Натэла?

Зачем освободил крыла?

Когда я вышел, ночь светлела,

Была уже светлым-светла.

Уже рассветный ветер дунул,

И птиц возникли голоса,

И я о Тинатин подумал

И к небу обратил глаза.

А в небе было звезд так мало,

Так нежно было и светло,

Там всё качалось, уплывало

И повториться не могло…

1922

ОН И ОНА

Мир состоит из гор,

Из неба и лесов,

Мир — это только спор

Двух детских голосов.

Земля в нём и вода,

Вопрос в нём и ответ:

На всякое «о, да!»

Доносится «о, нет!».

Среди зеленых трав,

Где шествуют стада,

Как этот мальчик прав,