Поэзия Латинской Америки - [94]

за нами гончей золотою,

ты на земле и в море — знамя,

для братьев всех моих святое.

Мы затеряемся — ищите

в низинах — раскаленных ямах,

на родине деревьев хлебных

и перуанского бальзама.

Белеешь в Куско над пустыней;

ты — Мексики большая песня,

что в небе над Майябом[276] бродит,

ты — огненный маис чудесный, —

его повсюду жаждут губы,

как манны жаждали небесной.

Бежишь бегом ты по лазури,

летишь над полем голубым,

олень то белый, то кровавый, —

он ранен, но недостижим.

О солнце Андов, ты — эмблема

людей Америки, их сторож,

ты — пастырь пламенного стада,

земли горящая опора;

не плавишься и нас не плавишь

в жаре сжигающего горна;

кетсаль, весь белый от огня,

создав народы, ты их кормишь;

огонь — на всех путях вожатый

огней блуждающих нагорных.

Небесный корень, ты — целитель

индейцев, исходящих кровью;

с любовью ты спасаешь их

и убиваешь их с любовью.

Кетсалькоатль[277], отец ремесел

с миндалевидными глазами,

индиго мелешь, скромный хлопок

возделываешь ты руками;

ты красишь пряжу индианок

колибри яркими цветами,

ты головы их вырезаешь,

как будто греческий орнамент;

ты — птица Рок[278], и твой птенец —

безумный ветер над морями.

Ты кроткий повелитель наш,

так не являлись даже боги;

ты стаей горлинок белеешь,

каскадом мчишься быстроногим.

А что же сделали мы сами

и почему преобразились?

В угодья, залитые солнцем,

болота наши превратились,

и мы, приняв их во владенье,

огню и солнцу поклонились.

Тебе доверила я мертвых, —

как на углях, они горели,

и спят семьею саламандр,

и видят сны, как на постели;

иль в сумерки они уходят,

как дрока заросли, пылая,

на Западе желтея вдруг,

топазами вдали сгорая.

И если в эти сорок лет

меня ты не вписало в память,

взгляни, признай меня, как манго,

как пирамиды-тезки камень,

как на заре полет фламинго,

как поле с яркими цветами.

Как наш магей, как наша юкка[279]

и как кувшины перуанца,

как тыквенный сосуд индейца,

как флейта древняя и танцы,

тобой дышу, в тебе одном

и раскрываюсь и купаюсь.

Лепи меня, как ты лепил их,

свое дыханье в них вливая;

дай мне средь них и с ними жить

быть изумленной, изумляя.

Я шла по чужеземной почве,

плоды чужие покупала;

там стол так тверд, бокал не звонок,

там жидок мед, вино устало;

я гимны пела мне чужие,

молитвы смерти повторяла,

спала под мертвою звездою,

драконов мертвых я видала.

Вернулась я, и ты верни мне

мой облик, данный от рожденья.

Обдай меня фонтаном алым

и вывари в своем кипенье.

Ты выбели и вычерни

меня в твоих растворах едких.

Во мне тупые страхи выжги,

грязь высуши, мечты проветри

и прокали слова и речь,

жги рот, и песню, и дыханье,

очисти слух, омой глаза

и сделай тонким осязанье.

И новой — кровь, и новым — мозг,

и слезы новыми ты сделай.

Пот высуши и вылечи

меня от ран души и тела.

И снова ты меня возьми

в те хороводы, что танцуют

по всей Америке огромной

и славят мощь твою святую.

Мы, люди кечуа и майя,

мы прежней клятвою клянемся.

Ты вечно; к Времени уйдя,

мы к Вечности опять вернемся.

Опав, как золотые листья,

как красного руна шерстинки,

к тебе вернемся после смерти,

как говорили маги-инки.

Придем, как гроздья к виноделу,

бессмертье возвратится с нами;

так золотой косяк всплывает

по воле моря над волнами,

и так гиганты-анаконды

встают по свисту над кустами.

В. Мануэл Гарсиа. «Цыганка тропиков». 1922 г.

Земля Чили Вулкан Осорно Перевод О. Савича

Осорно, камни пращой

в себя самого ты кидаешь.

Ты — старший пастух на равнине,

глава и рода и края.

Ты словно в прыжке застыл,

морозом скованный сразу, —

огонь, слепивший индейца,

в снегах олень белоглазый.

Вулкан, покровитель Юга,

чужая, твоей я стала,

чужой, ты мне стал родным

в долине, где свет я узнала.

Теперь ты везде предо мною,

владеешь душой и телом;

хожу вкруг тебя дозором,

пингвин мой, тюлень мой белый.

На наших глазах ты сгораешь,

как звезды падучие, светел,

и вот водой Льянкиуэ

твои причащаются дети.

Мы знаем, что добр огонь,

он в нас, как в тебе, пылает;

огонь индейской земли,

рождаясь, мы получаем.

Храни этот древний край,

спасай свой народ от горя,

дай сил лесорубам-индейцам,

указывай путь тем, кто в море.

Указывай путь пастухам,

Осорно, старик величавый;

расправь своим женщинам плечи,

покрой детей своих славой!

Погонщик белых быков,

расти ячмень и пшеницу,

учи своей щедрости землю!

Пусть голод тебя страшится!

Огнем раскуй нашу волю

и холод сердец растопи,

сожги поражений отраву,

а то, что мы ждем, — торопи!

Осорно, каменный выкрик

и окаменевший стих,

гони былое несчастье

и смерть от детей своих!

Все мы будем королевами… Перевод О. Савича

Королевами все мы станем, —

а королевства у моря лежат, —

Пфигения, и Росалья,

и Люсила, и Соледад.

В Эльки, долине, окруженной

сотней гор или больше еще,

встали вершины красного цвета,

цвета шафрана, к плечу плечо.

Мы говорили друг другу с восторгом,

свято веря, что будет так,

королевами все мы станем

и у моря повесим флаг.

С косами, в белых ситцевых платьях,

девочки семилетние, мы

по саду бегали за скворцами

там, где тень бросают холмы.

О четырех королевствах твердили,

веря, как мусульманин в Коран:

будут сказочные и большие

те королевства приморских стран.

За четырех королей мы выйдем

замуж, как это делалось встарь;

будут царями и будут певцами,

как Давид, иудейский царь.

Будет у нас, потому что огромны

те королевства приморских стран,