Поэзия Латинской Америки - [82]

Слово, не выходящее из строя.

Слово, не прекращающее марша.

Слово, упрямо не покидающее современность.

Слово, которое говорят со сжатым кулаком.

Слово, переливающееся через край словаря, так оно огромно.

Слово, легкое и нежное и плавное, как росчерк.

Слово с четырьмя стрелами, что пущены в самые главные мишени.

Исторгли из забвения историю,

Случившуюся на весьма далекой вершине времени.

В концлагере людского горя

Решался вопрос — к аду или к раю направиться.

Каждый себе по силе выбрал шрифт из алфавита,

И написали слово:

Революция.

Вслед за этим солнце, пред тем как погрузиться в ночь,

Прошло сквозь это слово и зажгло все девять букв:

Революция.

То было сияющее воззванье, первое в мире.

Теперь оно в составе человека, как кислород в воде.

Поля, моря и города не забывают, что в них оно содержится, и отвечают эхом.

Оно несет насилие и разрушение, как буря.

Стальным плугом оно взрывает души.

Призыв, прочтенный в просветах взнесенных рук.

Поднимем его всей нашей жизнью.

АЛЕХАНДРО ПЕРАЛЬТА [242]

Путешествие по Андам Перевод Т. Глушковой

Тишина взрывается конским топотом

Пенный прибой лошадиного ржанья обгоняет рассвет над скалами

Обнажаются каменные позвонки деревни

Звон церковного колокола плывет в пáмпу

Мы пьем свою первую утреннюю чарку

Солнце надраивает крыши

В конские гривы мы как ленты вплетаем радость

Скачет пришпоренный день

Взлетает

Высокая колокольня деревни

Пампа распахивает перед нами пышную лавку гор

Мы берем кислород в дорожные котомки

Дорога разматывает твердые тропинки

Плывет с севера облако голубей

А в вышние

Взрывается

Пиротехника попугаев

На марше

Наши глаза как вспышки рассвета прожигают занавес горизонта

Свадебный кортеж здешних индейцев

Словно поясом стягивает нарядно одетую гору

Конические индейские шляпы из листьев герани

платки яркие как пламя

Сверкают курительные трубки и тамбурины

Двадцатилетия невеста разбрасывает колосья и маки

в утренних росах поля

Зеленеют от песен

Мчась во всю мочь

Мы влечем за собою пространство на крупе коня

Как цветастое пончо

Пешие индейцы уступают дорогу

Пампа пóтом блестит от полдневной усталости

С дремлющих скал

Кургузые птицы выслеживают добычу

По косогору верхом скачет вечер

Отставшие путники заслоняют закатное солнце

Дорога клубится пылью

Мы швыряем в реку камушки из ущелья

Горы вжимаются в ночь

Пульс уздечек пробивает холстину тумана

Вечерние костры лижут пламенем небо

Залпы криков отдаются в висках деревни

Дорога отряхивает спину

ХАВЬЕР АВРИЛЬ [243]

Восприятие человека и борозды Перевод А. Эйснера

Настаиваю на красоте растительного мира,

в которой убеждает нас величие пейзажа

и спокойствие гор.

Свобода, разлитая между землею и небом,

воплощена в обыкновенном листочке

или в текучести вод.

Крестьянин не ошибается, когда вместе с дождем собирает небеса

в потайные водоемы бесконечности

и когда, следуя изначальной правде земледелия,

сам покорно падает в почву, как ежегодно сеемое зерно.

Легкий ветер, это залог урожая,

а солнечный свет придает колосьям золотистость и праздничность.

Человек и часть природы, и ее история,

и, чтобы жить, обязан трудиться, питаться и отдыхать.

Он заводит семью, а потом засыпает

в податливой унавоженной земле по берегам рек,

которые разливаются и затопляют ближние леса

и жилище и обитающие в нем мечты.

На смену отцу приходят дети,

они валят деревья времени,

а затем тоже почиют на очищенных ими участках

и отрешаются от всего: от податей,

от свежего воздуха и от магии огородных чучел,

оголяемых вихрями…

Совершенно отсутствующие, отчужденные и от радостей и от обид.

Там, в глубине перемешавшихся могил, нет ни солнечных лучей,

ни того, что когда-то было человеком: труда,

усталости, бедности и одиночества.

Проходят гражданские войны

и оставляют после себя разоренные поля,

изувеченных мужчин и растоптанные розы.

Сколько глаза мои видели,

а я не могу сказать, где и когда

мне суждено умереть.

Да, были и горе и счастье,

но теперь забываются и люди и даты.

И ни быстротекущие часы, ни увядающие цветы меня уже

не волнуют,

только твое зияющее отсутствие в каждой вещи

и я сам, потерянный, посреди своих голосов.

ГУСТАВО ВАЛЬКАРСЕЛЬ [244]

Гимн маису Перевод С. Гончаренко

Когда произносишь твое имя

невольно текут слюнки, —

перуанский чокло, зеленый початок;

маис древних инков;

теплые зерна нежности;

гроздь пенных зубов;

памятник зеленых цивилизаций;

невесомый дух хмельной чичи,

настоянной на веках;

изначальные зернышки крови,

близнец счастья,

крылья, поднявшие Перу над Америкой,

зоревая ступень истории,

древнее золото флоры…

Время вознесло тебя на своих плечах

к высотам Мачу-Пикчу

и за руку вывело в равнины побережья.

Ты — сама жизнь;

материал, из которого сделано имя Перу;

четкие шеренги зерен —

боевой авангард лакомой снеди;

заплетенная легендами грива;

желтый гранат неколебимой любви;

сок, в котором бродит пенистая мечта;

гордый брат картофеля;

плод, от рожденья поделенный

по-братски, поровну:

знамя индейских общин;

причастие остроконечных Анд —

их кровь и просвира;

священный початок,

манна земная,

жемчуг мифа,

посох слепого,

прибежище нищих,

неугасимый зеленый факел…

С тебя начинается вкус отчизны.

Из твоих белых сосцов, —

перуанский початок, маисовое Перу, —

сочится млечная вечность.

СЕБАСТЬЯН САЛАСАР БОНДИ