Поэзия Латинской Америки - [69]

словно хлопья красного хлопка,

и красную луну над дворцом президента.

Подпольное радио говорило: «Он жив, он не умер».

И народ верил, что он не умер.

(И это ведь правда, что он не умер!..)

Ибо родится порой человек на земле,

означающий ту землю,

и земля, что взяла в свое лоно того человека,

означает того человека.

И люди, рожденные позже на той земле,

означают того человека.

И Адольфо Баэс Боне[212] был тем человеком.

«Если б меня заставили выбрать жребий, —

сказал мне Баэе Боне за три дня до смерти, —

быть убитым подобно Сандино[213]

или быть президентом подобно его убийце,

я выбрал бы жребий Сандино».

И он выбрал жребий Сандино.

Слава — это не то, что записано в книгах Истории,

слава — коршун над полем и зловонье гниющей плоти.

Но когда умирает герой — нету смерти:

есть второе рожденье героя — в его Народе.

. . . . .

Когда в Никарагуа спускается вечер,

во дворце президента собираются тени.

Оживают лица.

Покрытые тьмою лица.

Покрытые кровью лица.

Адольфо Баэе Боне; Пабло Леаль безъязычный;

Луис Габуарди, мой товарищ по классу, что крикнул,

когда его жгли живым: «СМЕРТЬ СОМОСЕ!»

Лицо шестнадцатилетнего телеграфиста

(не сохранилось его имя),

что ночью передавал в Коста-Рику

сообщенья подпольные — телеграммы,

дрожащие сквозь огромность ночи,

из темной Никарагуа Сомосы-сына,

и был раскрыт, и умер, глядя в лицо Тачито[214];

и теперь еще смотрит в лицо Тачито

(а имени нет в исторических книгах).

Лицо другого мальчишки, которого ночью поймали,

когда он клеил плакаты: «СОМОСА — ВОР»,

и несколько полицейских с хохотом потащили куда-то в лес подальше.

Лица, лица еще, тени, другие тени…

Умансор, Эстрада[215]… Сократес[216]… другие… другие…

и великая тень Аугусто Сесара Сандино,

и тень его насильственной смерти — тень преступленья…

Каждой ночью в Манагуа дворец президента

заселяют тени.

Но герои рождаются в час смерти,

и зеленые травы встают на земле обожженной.

Эпиграммы Перевод В. Столбова

«Девушки, вы, что прочтете когда-нибудь эти стихи…»

Девушки, вы, что прочтете когда-нибудь эти стихи

И с грустным волненьем подумаете о поэте.

Знайте, что я написал их для девушки точно такой же как вы,

И что все это было напрасно.

«Мне сказали, что ты полюбила другого…»

Мне сказали, что ты полюбила другого,

И тогда я пошел в свою комнату

И отделал правительство в резкой статье.

И меня посадили в тюрьму…

«Я отомстить тебе хотел бы так…»

Я отомстить тебе хотел бы так:

Чтобы однажды ты раскрыла книгу — творенье знаменитого поэта —

И прочитала в ней вот эти строки, которые писал он для тебя.

Но чтоб не знала ты, что — для тебя.

«Внезапно во тьме завизжала сирена…»

Внезапно во тьме завизжала сирена.

Бесконечный голос тревоги.

Мрачно завыла сирена

Пожарной машины, а может быть, санитарной,

Белой машины смерти.

Этот звук словно крик кобылицы в ночи.

Он все ближе и ближе,

Он растет и растет и падает,

Он растет и растет и падает

И удаляется,

Спиралью вонзаясь в сознанье.

Но ни смерть, ни пожар, ничего не случилось.

Это проехал Сомоса.

«За монастырем, возле самой дороги…»

За монастырем, возле самой дороги

есть кладбище для отслуживших вещей;

почиют там в мире дырявые шины, осколки

стекла, черепки от посуды, погнутая проволока,

старый пластик, железо ржавое,

жесть, опилки, пустые коробки от сигарет,

и все они ждут воскрешенья, как мы.

«Слышались выстрелы ночью…»

Слышались выстрелы ночью,

Слышалась возле погоста…

Кто знает, кого убили, если убили кого-то.

Никто ничего не знает…

Слышались выстрелы ночью,

А почему — неизвестно.

«По этим улицам он проходил…»

По этим улицам он проходил, голодный и рваный,

Без единого песо в кармане.

Стихи его знали одни лишь поэты, гулящие девки и нищие.

Он никогда не бывал за границей,

Зато побывал в тюрьме.

Нынче он умер.

И над могилой его нет надгробья.

И все же

Вспомните его, когда у вас будут турбины,

И мосты из железа, и житницы из серебра,

И неподкупные правители.

Потому что в поэмах и песнях он очистил народный язык,

Тот язык, на котором однажды написаны будут законы,

Конституция, торговые договоры и любовные письма.

Рассвет Перевод В. Столбова

Вот уже петухи запели.

Твой пропел, соседка Наталия,

И твой тоже пропел, кум Хусто.

Поднимайтесь с кроватей, вставайте с циновок!

Послышалось мне, что в лесу закричали уже обезьяны.

Время огонь раздуть в очаге. И вынести ведра.

Свечи зажгите, я видеть хочу ваши лица.

Где-то на ранчо залаяла громко собака,

И лаем тотчас отозвался мохнатый приятель ее.

Время очаг разжигать, соседка Хуана.

Тьма загустела, как это обычно бывает перед рассветом.

Вставайте-ка Чико и Панчо. Вставайте, ребята!

Время седлать жеребца.

Время на воду лодку спустить.

Сон разлучил нас — ведь каждому снится свое,

Но, пробудившись, мы снова едины.

Ночь наступает, уводит с собою все тени и страхи.

И скоро увидим мы синюю-синюю воду,

Землю увидим в цветах и плодовых деревьях, которых в ночи не видать.

Вставай ты, Хуан Никарагуа, мачете бери.

Немало сорной травы тебе еще выполоть надо.

Мачете бери и гитару свою не забудь.

Ухала в полночь сова, а около часу — филин кричал.

Черной, беззвездной, безлунной была эта ночь.

На острове нашем рычали во тьме ягуары.

И с берега озера им откликались собратия их.

Но уже улетел мрачный покойо, кричавший: