Поэзия - [42]

Читаем и размышляем 6.4

Сергей Есенин, 1895-1925

^{Мариенгофу}

                   ***

Я последний поэт деревни,

Скромен в песнях дощатый мост.

За прощальной стою обедней

Кадящих листвой берез.

Догорит золотистым пламенем

Из телесного воска свеча,

И луны часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час.

На тропу голубого поля

Скоро выйдет железный гость.

Злак овсяный, зарею пролитый,

Соберет его черная горсть.

Не живые, чужие ладони,

Этим песням при вас не жить!

Только будут колосья-кони

О хозяине старом тужить.

Будет ветер сосать их ржанье,

Панихидный справляя пляс.

Скоро, скоро часы деревянные

Прохрипят мой двенадцатый час!  [126]

1920

Осип Мандельштам, 1891-1938

                              ***

Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.

С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких

                                                               железных.

В черной оспе блаженствуют кольца бульваров…

Нет на Москву и ночью угомону,

Когда покой бежит из-под копыт…

Ты скажешь — где-то там на полигоне

Два клоуна засели — Бим и Бом,

И в ход пошли гребенки, молоточки,

То слышится гармоника губная,

То детское молочное пьянино:

— До-ре-ми-фа

И соль-фа-ми-ре-до.

Бывало, я, как помоложе, выйду

В проклеенном резиновом пальто

В широкую разлапицу бульваров,

Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,

Где арестованный медведь гуляет —

Самой природы вечный меньшевик.

И пахло до отказу лавровишней…

Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен…

Я подтяну бутылочную гирьку

Кухонных крупно скачущих часов.

Уж до чего шероховато время,

А все-таки люблю за хвост его ловить,

Ведь в беге собственном оно не виновато

Да, кажется, чуть-чуть жуликовато…

Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!

Не хныкать —

                      для того ли разночинцы

Рассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?

Мы умрем как пехотинцы,

Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.

Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.

Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.

Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,

Выпьем до дна…

Из густо отработавших кино,

Убитые, как после хлороформа,

Выходят толпы — до чего они венозны,

И до чего им нужен кислород…

Пора вам знать, я тоже современник,

Я человек эпохи Москвошвея, —

Смотрите, как на мне топорщится пиджак,

Как я ступать и говорить умею!

Попробуйте меня от века оторвать, —

Ручаюсь вам — себе свернете шею!

Я говорю с эпохою, но разве

Душа у ней пеньковая и разве

Она у нас постыдно прижилась,

Как сморщенный зверек в тибетском храме:

Почешется и в цинковую ванну.

— Изобрази еще нам, Марь Иванна.

Пусть это оскорбительно — поймите:

Есть блуд труда и он у нас в крови.

Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,

К Рембрандту входит в гости Рафаэль.

Он с Моцартом в Москве души не чает —

За карий глаз, за воробьиный хмель.

И словно пневматическую почту

Иль студенец медузы черноморской

       Передают с квартиры на квартиру

       Конвейером воздушным сквозняки,

       Как майские студенты-шелапуты. [207]

Май — 4 июня 1931

Ян Сатуновский, 1913-1982

                ***

Одеяло с пододеяльником —

поскорей укрыться с головой.

Не будите меня — я маленький,

я с работы, и едва живой.

Я свернусь калачиком на краешке

у гремящей, как тоска, реки.

Старики,

откуда вы все знаете?

Что вы знаете,

старики?           [275]

12 июня 1965

Мария Степанова, 1972

                     ***

А выходишь во двор, как в стакане с простой водой,

Помолчать к ларьку с пацанами,

Попрочистить горло вином и чужой бедой

Под родительскими стенами.

Да и в офисе, в опенспейсе,

Хошь ты пей ее, хоть залейся.

Как посыплют клерки к выходу ровно в семь,

Галстук скошен на тридцать градусов.

Как стоят курить, и тополь кивает всем,

От директора до автобусов.

Как стекло, столы и столы и опять стекло,

Как свело от скулы до скулы и опять свело,

А кофейна машина доится

И гудит-гудит, беспокоится.

Что-то стала я благонамеренная

Каша манная, ложкой отмеренная,

А на дне, как во львином рву,

Я себя на платочки рву.

Белые платочки, помойные цветочки

У киоска «Куры гриль», где дошла до точки.  [301]

Кирилл Медведев, 1975

                 ***

не так давно мы с моей подругой анисой

были на вечеринке

где в основном была

молодая буржуазная интеллигенция —

дизайнеры, журналисты популярных журналов

и так далее,

и аниса призналась мне потом,

что ей такое общество скучновато,

а я сказал ей: «ну ничего, ничего,

скоро ты получишь кусок сырой достоевщинки

без гарнира»

так и случилось:

через несколько дней мы оказались на дне рождения

у одной моей старой знакомой

в обществе талантливых неудачников,

где устраивала публичную истерику эта моя старая знакомая,

хозяйка квартиры:

она кричала при всех,

что собирается развестись с мужем,

кидалась на него

за то что он якобы пытался избить ее

предыдущей ночью,

она проклинала его

за то что он много пьет,

пропивая ее зарплату,

и за то что он читает только газеты —

а я слушал все это

и меня колотило,

меня всего трясло

от бессилия и

беспомощности,

от невозможности

никого утешить

и никому

помочь —

ни ей, ни себе, и ни ему —

ее мужу —

в первую очередь.    [212]

^{ТАКЖЕ СМ.:}

^{Андрей Родионов (18.2.3).}

6.5. Этническая идентичность

Этническая идентичность определяет, к какому народу относит себя поэт. В Европе с конца XVIII века принадлежность к какому-либо народу связывалась с особой, присущей этому народу, культурой. В ХХ веке представление об этнической идентичности становится несколько иным: это связано с тем, что люди начинают относительно свободно перемещаться по всему миру и часто образовывать объединенные по этническому признаку группы внутри иного этнического окружения. Такие группы называют