Поэзия - [33]

Я может почти совпадать с ты — например, у Владимира Аристова словом ты одновременно обозначается и субъект, и адресат:

               ***

Ты собственник пластмассовой расчески,

Но время настает —

Ты расстаешься

Зубцы пересчитаешь в ней прозрачные

На рассвет посмотришь

Сквозь сумрачный и теплый

Ее искусственный янтарь

Не так уж много ты теряешь

Когда из твоего кармана правого

Выскользнет она

И все ж раскроется весь круг земли по-новому

В октябрьской красоте Москвы [19]

Ты с большой буквы чаще всего читается как обращение к единственному адресату — Богу, даже как именование Бога. В таком случае это не совсем местоимение, ведь местоимение может указывать на разные лица (не называя конкретное лицо), а Ты как имя относится только к одному лицу:

Не мотыльком, не завитком —

Изображу Тебя квадратом. [274]

Генрих Сапгир

Вы, в отличие от ты, не объединяется с я (то есть с поэтом), а противопоставляется ему, поэтому обычно оно предполагает общественно значимое высказывание. Вы как адресат указывает на противоположную субъекту социальную группу, существование которой позволяет автору идентифицировать себя (6. Поэтическая идентичность):

               ***

Мне больше не страшно. Мне томно.

Я медленно в пропасть лечу

И вашей России не помню

И помнить ее не хочу. [146]

Георгий Иванов

Вы в роли внутреннего адресата часто появляется в романтической поэзии, противопоставляя поэта толпе:

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи! [190]

Михаил Лермонтов

Также можно вспомнить характерное название стихотворения Маяковского «Нате!». Внутренний адресат этого стихотворения может называться адресатом лишь условно: действительно, трудно представить, чтобы Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста где-то недокушанных, недоеденных щей или вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смотрите устрицей из раковин вещей могли быть потенциальными читателями стихов поэта.

Читаем и размышляем 5.2

Иосиф Бродский, 1940-1996

                            ***

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,

дорогой, уважаемый, милая, но неважно

даже кто, ибо черт лица, говоря

откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует с одного

из пяти континентов, держащегося на ковбоях;

я любил тебя больше, чем ангелов и самого,

и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;

поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,

в городке, занесенном снегом по ручку двери,

извиваясь ночью на простыне —

как не сказано ниже по крайней мере —

я взбиваю подушку мычащим «ты»

за морями, которым конца и края,

в темноте всем телом твои черты,

как безумное зеркало повторяя. [48]

1975–1976

Александр Миронов, 1948-2010

                     ***

Может быть, ты еще хочешь вернуться

в жалобный мир, где так жалко дрожит,

кружится белое бальное блюдце

в черном театре разъятой души?

Как утомительны зрячие воды!

Можно лишь в танце душу спасти.

Милая, милый, не помню я, кто ты —

медиумический дух травести?

Род полуведенья, дух полузнанья,

самобормочущий, шарящий стих?

Шелест и щелканье, свист и зиянье

пауз молочных и ран световых.

Как на корню засыхает растенье,

как задыхается бешеный кит,

я бы хотел умаленья, безтемья…

Время щебечет и бездна чадит. [217]

1979–1981

Владимир Аристов, 1950

                         ***

На каменном школьном крыльце ты лежал,

                                    обнаженный, как нож,

В глубине двора черная зелень едва шевельнулась

И шумел дождь во сне чужом

Прекращаемый взмахом ресниц

Ты упавший лежал не прикрытый ничем, юный,

ни пергаментом титулов

ни имен, вписанных в книгу вовне

не прикрытый ничем, кроме одежды

(на ступенях, на обшарпанном пенном крыльце)

Снега шум в кулаке твоем, равномерно сжимавшемся

                                слышен был — это шум

                  посторонних часов

…перед дверью в нелепую зелени бездну… [19]

Николай Некрасов, 1821-1878

                   ***

Еду ли ночью по улице темной,

Бури заслушаюсь в пасмурный день —

Друг беззащитный, больной и бездомный,

Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!

Сердце сожмется мучительной думой.

С детства судьба невзлюбила тебя:

Беден и зол был отец твой угрюмый,

Замуж пошла ты — другого любя.

Муж тебе выпал недобрый на долю:

С бешеным нравом, с тяжелой рукой;

Не покорилась — ушла ты на волю,

Да не на радость сошлась и со мной.

Помнишь ли день, как, больной и голодный,

Я унывал, выбивался из сил?

В комнате нашей, пустой и холодной,

Пар от дыханья волнами ходил.

Помнишь ли труб заунывные звуки,

Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Плакал твой сын, и холодные руки

Ты согревала дыханьем ему.

Он не смолкал — и пронзительно звонок

Был его крик. Становилось темней;

Вдоволь поплакал и умер ребенок.

Бедная! слез безрассудных не лей!

С горя да с голоду завтра мы оба

Так же глубоко и сладко заснем;

Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —

Вместе свезут и положат рядком…

В разных углах мы сидели угрюмо.

Помню, была ты бледна и слаба,

Зрела в тебе сокровенная дума,

В сердце твоем совершалась борьба.

Я задремал. Ты ушла молчаливо,

Принарядившись, как будто к венцу,

И через час принесла торопливо

Гробик ребенку и ужин отцу.

Голод мучительный мы утолили,

В комнате темной зажгли огонек,

Сына одели и в гроб положили.