Поэзия - [221]

Применительно к литературе это означало, что молодому поколению внезапно стал доступен огромный массив текстов: это и литература русской эмиграции, и западная — европейская и американская — литература XX века, западная и восточная философия, наконец, неподцензурная русская литература последних десятилетий, существовавшая прежде в самиздате. В итоге авторы, входившие в литературу одновременно и, казалось бы, в сходных условиях, принимали совершенно разные творческие ориентиры, и поколенческая идентичность оказалась для них наиболее удобной основой для объединения.

«Вавилон» ответил на эту ситуацию тем, что провозгласил равноправие разных художественных языков, среди которых невозможно выделить основные, главные. Интенсивное взаимодействие пишущих по-разному авторов внутри одного проекта привело к тому, что на первый план вышли гибридные авторские манеры, взявшие понемногу из разных источников и опирающиеся на совершенно несходных между собой предшественников (например, сочетание Мандельштама и Пригова в числе главных ориентиров Андрея Полякова).

В начале XXI века такие объединения начинают существовать вокруг журналов или сайтов. Существуют поэты, объединенные альманахом «Транслит», сайтами «Цирк “Олимп”», «Новая камера хранения» и «Полутона». Но рассматривать эти группы имеет смысл вместе с теми изданиями, которые они представляют.

Читаем и размышляем 23. 3

Всеволод Зельченко, 1972

          ФУТУРИСТЫ В 1913 ГОДУ

Когда могучая зима пригнула нас к земле,

И в пляс безносая сама пустилась на столе,

Когда опробовал Молох железное нутро —

Твой выбор был не так уж плох, покойница Гуро.

Когда рогатый Актеон завидел кобелей,

Когда уже шатался трон балканских королей,

Когда играли попурри и верили в метро,

Нам говорила «Отомри» покойница Гуро.

Она склонялась над котлом, где булькала вода, —

Вертясь винтом, варились в нем волчцы и лебеда,

Кто приносил ей изумруд, а кто совал пятак —

Она хватала, что дадут, и припевала так:

«Никто не может знать, зачем

                                       над нами волен тот,

Кто нас осушит, а затем

                                      по горлышко нальет,

Кто нас отпустит, а потом

                                      до смерти прикует».

Звук труб, бунт букв, буй тур, ух, крут, шипит и гаснет трут,

Мы не плывем, шурум-бурум, мы смотрим из кают —

О бойся полиглота, сын, он в самом деле дик,

В его груди заумный рык бушует, как хамсин!

И безалаберный Пилот, и Ангел в сюртуке,

И Царь зверей, и даже тот, кто с бритвою в руке,

И Иноходец ломовой, на ком горит тавро —

Мы все стояли пред тобой, покойница Гуро.

И мы молились, бросив стыд, не в силах встать с колен —

Господь Всевышний да хранит покойницу Элен,

А ровно в полночь, без огней, расталкивая мрак,

В галоп пускали мы коней и молча пели так:

«Никто не может знать, зачем

                                   над нами волен тот,

Кто нас осушит, а затем

                                   по горлышко нальет,

Кто нас отпустит, а потом

                                   до смерти прикует». [137]

Лев Лосев, 1937-2009

                  СОН О ЮНОСТИ

^{Леониду Виноградову}

Вдруг в Уфлянд сна вбегает серый вольф.

Он воет джаз в пластмассовый футлярчик,

яйцо с иголкой прячет в ларчик

и наизусть читает Блока «Цвельф».

Я в этом сне бездомным псом скулле,

но юра нет, а есть лишь снег с водою,

и я под ужас джаза вою,

вовсю слезу володя по скуле.

Тут юности готический пейзаж,

где Рейн ярится и клубится Штейнберг,

картинкой падает в учебник

«родная речь» для миш, сереж, наташ,

вить, рит (рид) и др., чей цвет волос соломен…

Но в лампе сна всегда нехваттка ватт.

Свет юности непрост, еремен

и темноват.               [197]

4 июля 1997

Иван Жданов, 1948

                МАСТЕР

Займи пазы отверстых голосов,

щенячьи глотки, жаберные щели,

пока к стене твоей не прикипели

беззвучные проекции лесов!

Он замолчал и сумрак оглядел,

как гуртоправ, избавясь от наитья.

Как стеклодув, прощупал перекрытья.

И храм стоял, и цветоносил мел.

Он уходил, незрим и невесом,

но тверже камня и теплее твари,

и пестрота живородящей хмари

его накрыла картой хромосом.

Так облекла литая скорлупа

его бессмертный выдох, что казалось —

внутри его уже не начиналась

и не кончалась звездная толпа.

Вокруг него вздувались фонари,

в шарах стеклянных музыка летела,

пускал тромбон цветные пузыри,

и раздавалось где-то то и дело:

…я…задыхаюсь…душно…отвори…

И небеса, разгоряченный дых,

ты приподнял, как никель испарений.

Вчера туман с веревок бельевых

сносил кругами граммофонной лени

твой березняк на ножницы портних. [128]

Александр Еременко, 1950

                     ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ

Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема.

Шелестит по краям и приходит в негодность листва.

Вдоль дороги прямой провисает неслышная лемма

телеграфных прямых, от которых болит голова.

Разрушается воздух. Нарушаются длинные связи

между контуром и неудавшимся смыслом цветка.

И сама под себя наугад заползает река,

и потом шелестит, и они совпадают по фазе.

Электрический ветер завязан пустыми узлами,

и на красной земле, если срезать поверхностный слой,

корабельные сосны привинчены снизу болтами

с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой.