Поэзия Африки - [84]

в водопаде водой играют,

бродят в толпе, стерегут очаг —

мертвые не умирают.

Голоса вещей слушай чаще,

к ним обрати свой слух:

голос огня шипящий,

голос воды стеклянный,

рыдание чащи,

шелест поляны —

это предков нетленный дух.

Предки не умирают.

Мертвые никуда не ушли,

мертвым тесно в лоне земли —

мертвые не умирают!

Мертвые не уходят из родных мест:

они в материнских сосках,

в плаче младенца, в смехе невест,

в тлеющих угольках.

Их домом не стала земля сырая:

они шелестят в траве,

пляшут в огне костров,

тучей плывут в синеве.

Мы с мертвыми делим кров —

мертвые не умирают!

Голоса вещей слушай чаще,

к ним обрати свой слух:

голос огня шипящий,

голос воды стеклянный,

рыдание чащи,

шелест поляны —

это предков нетленный дух.

Крепнет день ото дня наш союз,

крепче связь, расстоянье короче —

все ближе пальцы незримых рук,

все тесней наших душ круг,

вставшие с нами в круг — мертвые — не умрут,

предки с жизнью связаны прочно.

Тончайшая нить самых прочных уз

тянется к нам от них:

они утесы крушат,

по дорогам ветром спешат,

и стонут в травах сухих,

и на крышах соломой шуршат,

оживают в сгущенье теней,

в сплетенье корней, в стоне пней,

в заводи спят, в водопадах играют…

Их дыхание в нас все сильней,

дыхание мертвых, которые не умирают,

мертвые никуда не ушли,

мертвым тесно в лоне земли!

Голоса вещей слушай чаще,

к ним обрати свой слух:

голос огня шипящий,

голос воды стеклянный,

рыдание чащи,

шелест поляны —

это предков нетленный дух.

Песня гребца Перевод Н. Горской

Что поет у причала

темнокожий гребец?

Есть ли в песне начало

и есть ли конец?..

Я однажды спросил у болтливых сорок,

как рождается песня летящих пирог,

и сказали они: подхватив на лету,

ее бросил в волну озорной ветерок,

но хотела вода сохранить красоту,

и волну, как морщину, разгладил поток.

Что поет у причала

темнокожий гребец?

Есть ли в песне начало

и есть ли конец?..

Я однажды спросил у зеленых лиан,

кто мелодию весел уносит в туман,

и сказали они: подхватив на лету,

подарил баобабу ее ураган,

но кудрявый старик наводил красоту

и стряхнул эту песню с волос в океан.

Что поет у причала

темнокожий гребец?

Есть ли в песне начало

и есть ли конец?..

Я однажды спросил у стеблей тростника,

как рождается нежный напев челнока,

и сказали они: подхватив на лету,

его птица с собой унесла в облака,

но потом уронила на землю в цвету

и суровым гребцам отдала на века.

Мой певец, мой кудесник,

темнокожий гребец!

Как рождается песня,

я узнал наконец.

Миропомазание Перевод Н. Горской

В три кувшина, в три кувшина крепких,

близ которых ночью бродят души предков —

духи добрые, как легкий ветер,

духи светлые, как небо утром,

души пращуров и братьев,

души наших предков мудрых, —

погрузила мать три темных пальца, —

руку левую, — три пальца в три кувшина крепких:

указательный, большой и средний;

погрузил я руку правую в кувшины,

пальцы темные, один, другой и третий:

указательный, большой и средний.

Пальцами, багровыми от крови —

кровь быка,

и кровь козла,

и кровь собаки, —

мать меня коснулась трижды.

След большого пальца — вдоль надбровий,

указательный груди коснулся, к сердцу ближе,

средний прикоснулся к животу.

Я простер багровую от крови руку —

кровь быка,

и кровь козла,

и кровь собаки, —

и над пальцами по кругу

пронеслись четыре ветра, как четыре друга, —

ветры запада, востока, севера и юга;

а потом дрожали пальцы под луною полной,

под луной прохладной, голой,

и луна в кувшин упала.

А потом в песок, остывший в полночь,

погрузил я руку — три холодных пальца алых.

И сказала мать: «Иди, броди по свету!

Души предков за тобой пойдут по следу».

Я ушел,

и я бродил по тропам,

по звериным тропам и проторенным дорогам,

я ушел за море, за морские дали,

я ушел за море, в край заморский, дальний;

и когда встречал я злых и черствых,

злых людей с душою черной,

и когда встречал завистливых и лживых,

злых людей с душою черной,

духи предков были мне опорой.

Диптих Перевод Н. Горской

Солнце, оранжевый перезрелый плод,

обрызганный синевой, упадет вот-вот

в котел кипящего дня.

Убегает тень от лучей — сыновей огня —

под солому крыш, где дремлет древний фетиш.

Саванна, раздетая догола,

в своем бесстыдстве чиста,

режут глаза несмешанные цвета.

Тишина и звук связаны крепче узла,

хранимые тишиной, ранимые тишиной,

бесконечные звуки творят

недоступный уму обряд…

На ложе своем расстелила ночь

покрывало, расшитое искрами звезд.

Убегает свет от теней — дочерей темноты,

кони храпят, завывает пес,

и человек под соломой крыш дрожит, как мышь.

Саванна, стыдясь наготы,

в черную тень легла.

Тишина и звук связаны крепче узла,

звуки, отточенные тишиной,

по заросшим тропам скользят,

и брезжит восход

для тех, кто придет,

и для тех, кто уйдет.

ДАВИД ДИОП [323]

Время страдать Перевод М. Ваксмахера

Белый убил моего отца —

Гордого моего отца.

Белый опозорил мать мою —

Мою красавицу мать.

Белый заставил брата,

Могучего моего брата,

Спину под солнцем гнуть.

Белый протянул ко мне руки,

Красные от черной крови,

И крикнул надменно:

«Бой! Умыться! Воды!»

Тот, кто все потерял Перевод М. Ваксмахера

В хижинах наших сверкало солнце,

И женщины были стройны и гибки,

Как пальмы в час вечернего бриза,

И беззаботно скользили дети

По мертвым глубинам реки,

И отважно сражались мои пиро́ги

Со стадами злых крокодилов.

А ночами луна, как добрая мать,