– Из-за какой-то девки… Это невозможно… Скажи, что это произошло из-за нее! Да говори ты, черт побери!
Прислонившись к оконному стеклу, смотря куда-то вдаль, Фрейтас чувствовал, что он не в состоянии выжать из себя ни слова: все было так просто и очевидно, у него в кармане был точный подсчет недостающего в сейфе, нужно было лишь показать его приятелю, но он считал, что другим ни к чему переживать из-за этого – у каждого своя жизнь, они здесь сносили все, чтобы получить пенсию и обеспечить себе спокойную старость, и он не мог, он не должен был впутывать их в эту неприятность, в эту огромную неприятность, которая окончится на побережье метрополии нанковой одеждой арестанта и номером ссыльного на левой стороне груди, а на голове – соломенная шляпа с черной лентой, если ее позволят носить. Вот каким будет конец его приключения, начавшегося два года назад; мать была права, говоря ему: не уезжай, зачем тебе деньги, на что они, она даже упала перед ним на колени, умоляя его остаться. А ему хотелось показать себя мужчиной; мы зарабатываем себе на жизнь на нашей земле, а здесь одна вшивота, но внутри у него что-то оборвалось, точно так он себя чувствовал и сейчас, усталым, ужасно хотелось плакать, рыдать навзрыд в эту рождественскую ночь, чтобы там, далеко, мать услышала его; он был убежден, что она плачет, вспоминая о нем, она оплакивает их двоих, поскольку мужчина не может выказывать слабость, даже если он и проявил слабость из-за женщины, заполняющей ему жизнь на чужбине, куда все, кроме лихорадки и одиночества, привозят в консервных банках, как тоску от сознания своей ненужности. Это горькое ощущение ненужности, когда человек начинает думать, что жить нужно, лишь чтобы выжить.
Он почувствовал, что его хватают, трясут, он подумал еще вырваться и повернуться к этой заразе Барросу, придумавшему дурацкую затею поехать в Европу, Фрейтас знал, что стоит лишь ему разжать Барросу руки, как он отделается от него: ведь Баррос был слаб физически, но ему не хотелось делать это, потому что судьба уже предрекала ему решетку в зале суда, где он предстанет перед судьями (Встаньте, подсудимый, словно подсудимый мог когда-нибудь подняться после того, как сделал то, что сделал). И почему?! И для чего?! Чтобы заплатить за пиво, играть в «семь с половиной», убивать время, словно ожидая того, чего никогда не будет, а жалованье, 1275 анголаров, – это милостыня, пожираемая уплатой по чековой книжке, нужно лишь поставить свое имя внизу на квитанции – и вперед!
– Эй, да говори же! – кричал на него Баррос. – Хоть скажи, что думаешь делать! Играй со мной в открытую, черт побери! Но делай что-нибудь… скажи что-то…
Он отвернулся. Сначала качнулся всем телом, всматриваясь в ночь, потом медленно повернул голову, все еще глядя вниз, свет лампы ударил его по глазам, ослепил их, он видел рядом с собой лишь ноги товарища, стоящего у стола, за которым Фрейтас будет есть до субботы, завтрашней субботы…
– Тебе хватит десяти тысяч? – прошептал Баррос, словно боясь быть услышанным.
Сейчас уже он убегал, он не мог ни секунды стоять спокойно, все существо его изнемогало, он жалел о сказанном, какое мне до этого дело? – но в то же время какое удовольствие в поездке, если друг в тюрьме, ведь у него ничего нет, кроме друзей…
Он прошел в спальню, не сообразив, где его кровать, голова кружилась, он говорил сам с собой, возможно, чтобы утомить себя, всю ночь у него будет бессонница от раздумий об одном и том же, а другие развлекаются: Силверио, должно быть, уже напился, остальные тоже, завтра они будут, смеясь, рассказывать о своих похождениях, каждый на свой лад, всегда забавно, когда они идут куда-нибудь вместе. Но завтра все они узнают, что произошло с Фрейтасом.
– Фрейтас! Эх, Фрейтас!…
А зачем остальные должны об этом знать?…
