Поездка в Новгород-Северский - [39]

Расстались вечером, расстались друзьями.

Эту ночь он спал глубоко и спокойно, чему уже даже не удивился в тот короткий промежуток времени, когда единственный раз проснулся среди темноты, понял, что спал и будет спать, и ему стало уютно, тепло и хорошо, и он тут же опять уснул, радуясь чему-то, может, великой совершенности человеческого организма, способного удивительным образом перестроиться, привыкнуть даже к тому, что в течение сорока с лишним лет в это время был еще только вечер, а вот теперь, непонятно как, все передвинулось вперед, пала глубокая ночь, и надо замирать во сне.

Неожиданно наступило утро. Он лишь открыл глаза, а утро уже было в разгаре, и это удивило его. Солнечный яркий свет просачивался сквозь шторы, проникал в комнату в узкую щель между ними, образуя пыльную прозрачную стену, которая лучисто светилась от окна к двери, лишь чуть преломляясь на краю письменного стола. Он не спешил подняться, какое-то время лежал, с блаженством ощущая внутри себя радость от чувства солнца за шторами, чувства теплого летнего дня и собственной свободы во всем этом дне — в воскресенье. Затем встал, подошел к нагретым уже шторам, поочередно, с металлическим скользящим звуком вверху, раздвинул их и на мгновение даже зажмурился. Тут же почувствовал, как кожа на лице, на плечах вобрала тепло, приятно натянулась. А за оконным стеклом, внизу, простираясь к дальнему горизонту, блестело море, чуть волнуясь от бриза и потому казавшееся нарисованным легкими мазками…

После завтрака он возвратился в номер, по-прежнему чувствуя от всего, и от моря за окном, и от своей свободы в этом незнакомом городе, от солнца, неба, какую-то бодрящую радость, с которой даже присесть на диван не смог — тут же взял плащ и отправился в город. Когда вышел из гостиницы, то не раздумывал, куда идти, хотя перед ним было две дороги: одна, исчезая справа за каменным парапетом, полого опускалась, видимо, где-то за гостиницей к берегу, а другая выворачивала влево, уходила за выступ сопки. Он пересек маленький ровный пятачок асфальта, где разворачивались перед гостиницей машины, приблизился к развилке, но по-прежнему не думал даже, куда повернет, потому что был радостный и свободный, как человек, неожиданно по-новому почувствовавший жизнь и себя в ней, поднявший голову от своих забот и изумленно увидевший величественное здание, красоту которого и безмерность не замечал ранее.

Он повернул вправо и пошел но высокой дороге над морем, глядя то на далекий чистый горизонт, то на близкие домики, что, начинаясь от этой дороги, скатывались по крутому откосу к маленькой внизу полоске берега. Утренний бриз сменился ветром с моря, и здесь, наверху, на открытой дороге, Матвей Кузьмич чувствовал его соленую свежесть. А внизу море ткало у берега пенное кружево, которое таяло на мокром песке, изодранное волнами. Дорога вывела его в город, и какое-то время он весело и беззаботно ходил по улицам, смотрел на дома, на людей, на витрины, не чувствуя ни своего возраста, ни служебного положения, и забылось, словно осталось где-то или же обособленно и тихо брело за ним, прошлое, все, что он помнил, и будущее, которое представлялось ему иногда; он лишь подумал о том, что завтра, может быть, уедет и никогда здесь уже больше не окажется, и потому на все смотрел с особенным двояким чувством прощального узнавания, отчего город, казалось, сам двигался навстречу, входил в него и оставался в его памяти улицами, домами, шумом своим и светом.

С этим радужным настроением, с такой вот душевной открытостью всему, что виделось, он и вышел на набережную, и вдруг все сжалось в нем и напряглось: чуть в стороне, у причала, стоял, холодно и серо отсвечивая, большой военный корабль. Матвей Кузьмич увидел его впервые и сразу же был подавлен им, почувствовал себя маленьким и незначительным перед этой громадой бронированных казематов, всяческих надстроек, изогнутых лепестков антенн поисковых станций. Зрелище это завораживало, корабль притягивал взор своей мощью, в которую были вложены муки творения, человеческое коллективное созидание. Было восторженно страшновато… Какой-то морской офицер в шинели шел внизу по причалу, направляясь в город, и казался на фоне этой стальной раковины маленьким черным муравьем. Матвей Кузьмич направился дальше, неторопливо пошел по набережной, изредка оглядываясь на корабль. Еще раньше из-за моря торопливо вынырнули серые сплошные облака, выплыли на небо и, поднимаясь выше и выше по его синему куполу, добрались наконец до солнца. Сразу же стало на берегу прохладно и хмуро, море угасло, а солнце теперь двигалось за этими быстрыми облаками тусклым расплывчатым диском.

Между тем, устало уже и тихо постукивая на рельсах, то чуть растягиваясь, то сжимаясь всеми своими запыленными вагонами, поезд «Россия» медленно втягивался во Владивосток. Вскоре перед ним стали неспешно разбегаться рельсы, и издали, увеличиваясь, наплывал, приближался вокзал. К вокзалу уже прибыли машины и люди из объединения, чтобы встретить комиссию из Москвы.

Встречал заместитель генерального директора и еще три человека. Все они стояли обособленной кучкой на оживленном перроне, ждали. Вот перед ними проплыл тепловоз с высунувшимся из своей высокой кабины машинистом в форменной фуражке, затем пошли багажные, почтовые, а за ними и пассажирские вагоны. На перроне забегали, засуетились. Поезд дернулся и остановился. И тогда все из объединения подошли к нужному вагону, стали ждать. Один за другим появлялись в проеме дверей пассажиры, вытаскивали чемоданы, сумки, спускались по ступенькам на перрон. Многих пассажиров встречали, было шумно и оживленно. В проеме дверей тамбура появился крупный человек в светлом плаще, с одним лишь «дипломатом» в руках, и представители объединения напряглись, внимательно глядя на него. Густые черные брови, сросшиеся на переносице, придавали его лицу выражение строгости. За ним появились еще двое, и стало ясно, что это и есть московская комиссия.