Поездка в горы и обратно - [204]

— Все-таки интересно, как вы там летали? Я — практичная женщина, хотелось бы узнать, во сколько вам это обошлось. Наверно, не дешевое удовольствие? — Лионгина пыталась унизить его, но чувствовала, что не удается.

— Обошлось! Ого-го, во сколько обошлось! Но я не жалею! Между прочим, астронавты с Ориона не знают, что такое плата в нашем понимании. Золото, деньги — для них это слишком ничтожная субстанция. Простите, Лон-гина Тадовна, унитаз у них на корабле драгоценными камнями инкрустирован. Выколупал я несколько бриллиантов — Пегасик еще не сообщил вам этого? — и кормлю шайку шакалов, ха-ха!

Ральф Игерман расхохотался, довольный своим ответом, щеки его, посиневшие от щетины, тряслись, тряслась напыженная грудь, вылезающий из-под пояса животик, но перед глазами Лионгины против воли и желания возникал Рафаэл Хуцуев-Намреги — молодой и стройный, с горящими глазами и исполненной нежной силы песней на устах.

Почему же не остались… на той тарелочке? — прошептала Лионгина.

— Вам действительно интересно или хотите взять реванш? — Он мрачно, исподлобья глянул на нее, подозревая подвох. — По одной причине.

— По какой же?

— Я уже говорил вам об этом в милиции или по дороге из милиции, куда обратился, не имея пристанища. Вы забыли, Лон-гина. Человечки с Ориона не знают, что такое любовь.

— Как интересно, хи-хи! — взвизгнула одна из ресторанных блондинок.

— Не такой уж плохой вариант. Значит, их женам и любовницам не угрожают аборты! — прыснула другая.

— Заткнитесь, красотки! — грубо прикрикнул Игерман. Не вам рассказываю. Ешьте, пейте на здоровье, прошу вас, но не суйтесь в наш разговор. Любовь удержала меня на Земле, да, Лон-гина, любовь.

— Вы верите в любовь? Вы, такой потасканный… — чуть не ляпнула «тип».

Испуганно ожидая разгневанной отповеди, Лионгина протянула Пегасику бокал, тот плеснул, облив ей пальцы.

— Ваша правда, Лонгина. Потасканный. Где только я не бушевал, не куролесил, на голове не ходил, в какие чужие двери не стучался! — Игерман трагически окрасил голос, вытянул испещренные шрамами, в огне или химикатах обожженные руки. — Забыл край, где родился. Ведь все мы где-то рождаемся, правда? Приехал однажды и ничего не узнал. Трубы, терриконы, вагонетки… Водопад Намреги сунули в трубу, горцы превратились в горняков. Вот я и напялил на себя псевдоним, словно клоунский колпак для привлечения легковерных, — вроде как зарубежный маэстро, не правда ли? Судьба меня швыряла и ломала, не спорю, но поверьте, Лон-гина, ни единого дня не жил я без тоски по любви, без веры, что в конце концов встречу женщину…

— Выпейте, Игерман, подсластите сон. Неужели начнете похваляться своими любовными похождениями? Лучше выпейте!

Уговаривала и дивилась своему поведению, которое ничем не отличалось от поведения здешней пестрой компании. Стоял многоголосый гул, пьяный смех и звон стаканов. Все спорили со всеми, Еронимас пытался оживить коньяком сладко посапывающую Аудроне.

— В ухо ей капни, в ухо! Вскочит как ужаленная! — коварно подначивал Валька Яблочко; было ясно, что сам он поступил бы именно так.

— Похождения? Были, да и как им не быть, если я всю жизнь бродяжничаю, мотаюсь по такой огромной стране. Но любви, поверьте, Лон-гина… Никого я до сих пор не любил, хотя десятки раз терял голову. Лишь вчера, когда высадили меня с летающей тарелочки в этот удивительный, древнейший город, увидел я женщину, которая…

— Аудроне? Она спит — не услышит.

— Ах, Лонгина Тадовна, Лон-гина. Возьмите лучше нож и разрежьте мне грудь!

— Ресторанным ножом и яблока не разрежешь.

— Спасли меня, чтобы снова погубить? Если бы не вы, я прыгнул бы вниз головой, честное слово! Почему вы так жестоки?

— Я не жестокая, Игерман. Устрою вам грандиозный концерт. В клубе наших шефов. В провинции у нас замечательные люди. Терпеливые и доверчивые, не такие избалованные, как мы. Успех вам обеспечен.

— Поедете со мной?

— Необходима свидетельница триумфа? Мне пора домой. Муж волнуется. Да и вам пора отдохнуть. Гоните всех прочь. Аудроне мы захватим с собой, потому что ее ждут детишки.

— Поедете? Или нет?

— Хорошо, хорошо… мелочи обсудим завтра.

— Не обманывайте меня. Я не ребенок!

Игерман вдруг схватил ее в охапку и закружил так, что зарябило в глазах. Вращались стены, телевизор, флейта, в которую кто-то лил вино, мелькали запотевшие стекла окна, изборожденные стекающими каплями, кружилась гостиница и весь мир, словно предчувствуя, что вот-вот победит притяжение земли и вознесется в пространство над бездной времени и расстояний этот не подвластный забвению человек, а потом оцепенеет среди звездного хаоса и будет сверкать с высот.

— Пустите! Уберите свои грязные лапы! — Лионгина визжала от ужаса, упираясь кулаками в широкую грудь Игермана, хотя освободиться не жаждала, напротив, хотелось, чтобы эти страшные лапы не отпускали, громили в ней все, что сопротивляется влекущему видению, которое еще немного — и вспыхнет в черной ночи забвения.

— Золотом осыплет! Чего ерепенишься? — крикнул ей в ухо Валька Яблочко.

— Пошел отсюда, подлец! Мотай по-хорошему, пока с лестницы не спустил! — взревел Игерман. Бережно усадил Лионгину в кресло и в один прыжок очутился возле бритоголового.