Поездка в Афины - [2]

— Вы читали когда-нибудь о тех шнурках, которые султаны посылали когда-то своим великим визирям или вождям, проигравшим битву? — спросил меня мой товарищ по путешествию, англичанин. — Вот этот пролив такой же шнурок: им можно задушить Чёрное море и самый Константинополь.

Тем временем мы вышли в Архипелаг, то знаменитое море, о котором древние греки говорили, что оно — подобие неба, — так же усеяно островами, как небо звёздами. Вероятно, поэтому ему и дали название архиморя. Показались скалы Лемноса, первый остров, который находится почти у самого выхода из пролива. Немного северней также ясно рисовался жемчужный Имброс, с другой стороны — ближе к азиатскому берегу — Тенедос. Знамя пророка ещё развевается здесь, но надо всем Архипелагом царит старогреческий дух, старогреческие предания и песни. Может быть под впечатлением этих воспоминаний эти берега кажутся непохожими на то, что недавно представлялось взору, более соответствующими тем контурам, какими воображение очерчивает греческие берега. Всё, что видно — голо и бесплодно, как окрестности Дарданелл, — ни деревьев, ни жилищ человека; земля серо-оливкового цвета, как будто бы выжженная и полинявшая от солнца, — но всё это очерчено длинными и смелыми прямыми линиями, как будто то были элементарные образцы первоначального дорического стиля. Пригорки громоздятся одни на другие, — кое-где выдаётся кверху едва заметная в голубой дали вершина какой-нибудь более высокой скалы. Надо всем этим безыскусственная и важная меланхолия. Когда-то, по преданию, в вулкане Лемноса стучали молоты Гефеста. Может быть именно здесь он и выковывал славный меч Ахиллеса? Теперь в кратере Мосихлоса вулкан давно угас и только предание пережило вулкан и самого божка.

Направо и налево — всё острова, но я не стану перечислять их, чтобы не утруждать внимания своих читателей. Взгляд в Архипелаге хватает дальше, чем в других европейских морях. Даже самые отдалённые острова представляются так чисто и ясно, что можно отличить чуть ли не каждую впадину скалы и кустарники, покрывающие бока обрывов. Здесь столько света льётся с неба на землю, что и самая Италия не может дать о том никакого понятия. Море и небо не только лазурные, но и горящие; в других местах солнце светит и жжёт, а тут оно, кажется, проникает во всё окружающее, пропитывает его, насыщает и сливается с ним, не давая места ни малейшей тени. Поэтому здесь ничто не обрисовывается так резко, как, например, у берегов Средиземного моря. Все очертания, на которые падает солнечный луч, в одно и то же время и необыкновенно ясны, и, несмотря на это, мягки.

Архиморе не всегда бывает спокойно. Те самые вихри, которые занесли к циклопам судно Одиссея, и теперь иногда мчатся между островами как стада перепуганных коней: волна ревёт и брызжет белою, как снег, пеною на самые верхушки прибрежных скал. Но в минуту, о которой я говорю, лазурная ширь была гладка как зеркало, и только за пароходом тянулся широкий пенистый след. В течение целого дня ни малейшего дуновения ветерка. Пароход шёл как по озеру, поэтому вся палуба была усеяна пассажирами. Не было недостатка и в щёгольских костюмах, потому что афинянки, больше чем другие дочери Евы, любят при каждом удобном случае напяливать на себя всё, что есть лучшего.

Раут на палубе тянется до позднего вечера. Греки легко завязывают знакомство, может быть для того, чтоб удовлетворить свою врождённую болтливость. Любезность их чересчур назойлива, и поэтому едва ли может считаться искреннею. К тому же они вообще чересчур хвастаются не только своею бывшею, но и теперешнею цивилизацией. Что ни минута, они перечисляют чужеземцу имена теперешних греческих знаменитостей, известных, якобы, и в Европе, и удивляются, если кто-нибудь не слыхал о них. Такой-то и такой-то художник совершенно убил Жерома своею последнею картиной, такой-то и такой-то учёный за несколько лет до Пастёра начал прививать бешенство, — что, говоря мимоходом, тем более удивительно, что этой болезни нет на юге. Слушая подобные рассказы, подумаешь, что Бог когда-то вершил свои дела при помощи французов, а теперь, только с гораздо меньшим успехом, помогает грекам. Если теперь на свете совершается что-нибудь капитальное, поищи хорошенько — и найдёшь грека.

Ночь на Архипелаге такая же чудесная, как и день. Такие ночи Гомер называл «амброзианскими». Подножия островов окутываются лёгкою мглою, но луна ярко серебрит вершины гор; на небе ни одного облачка, а море всё испещрено серебряными полосами. Одна, самая широкая, идёт от месяца, остальные от звёзд. Явление это на севере неизвестно, но на южных морях я не раз видал эти серебристые дорожки. Мы плывём среди такой тишины, что слышен каждый поворот винта. На горизонте можно заметить несколько судов, или, вернее, их фонари, которые, словно разноцветные, колеблющиеся точки, повисли в воздухе.

Суда эти по большей части также, как и мы, идут в Пирей, куда мы намереваемся поспеть к рассвету. И действительно, при первом луче солнца, пароходный винт умолкает, мы поспешно выбегаем на палубу… Пирей… Аттика. Я уверен, что даже самый хладнокровный человек не без волнения вступает на эту землю. Когда-то римскому папе поднесли знамя всего Ислама, добытое под Веной, и просили от него в замен какой-нибудь реликвии. Папа отвечал послам: «Не вам просить у меня реликвии; возьмите горсть вашей земли, — она вся пропитана мученическою кровью». Точно также и об этой аттической земле можно сказать, что каждая её горсть пропитана греческою мыслью и искусством. Вы, вероятно, помните «матерей» из второй части «Фауста», — эти первообразы всего существующего за гранями мира, настолько величественные в своём неопределённом одиночестве, что даже страшно становится. Аттика, ни безграничная, ни страшная, всё-таки интеллектуальная мать всей цивилизации. Без неё неизвестно, где бы мы были и чем бы мы были. Она была солнцем старого мира, а после своего исторического заката оставила такую блестящую зарю, что из её блеска мог возникнуть ренессанс после средневекового мрака. Говорят: Аттика, вместо — Греция, потому что чем Эллада была для всего мира, тем Аттика была для Эллады. Одним словом, мы сошли на землю и очутились у источника.