— Но-но, полегче!..
Анатолию Ивановичу казалось, будто огромный, жадный рот всосал его ногу, он стал ворочать ногой в земле, потом медленно подтянул ее вперед, и тут в лицо ему ударил выстрел. Он почувствовал на макушке охлест воздуха, едко завоняло порохом, пыж щелкнул его по щеке. «Мимо целит», — подумал он спокойно и, вырвав наконец ногу, перекинул себя почти вплотную к Сашке. Черный кружочек дула уставился ему прямо в лоб. «А вот теперь в меня», — успел подумать Анатолий Иванович, и простор качнулся перед ним всей своей зеленью и голубизной, словно земля и небо поменялись местами. И странно: в этом дурманно-плывущем состоянии он четко услышал пустой щелк курка. Недаром же был он настоящим охотником, человеком мгновенных решений: он вскинул костыль и ударил Сашку по рукам. Тот выпустил ружье и повалился на спину.
Анатолий Иванович продрался вперед, поднял ружье, снял цевье и сунул в карман, затем кинул ружье Сашке. Он выбрался на сухое место, стряхнул с сапога и брючины жирные ошметья торфа и, вспомнив, что весь день не курил, достал плоскую железную коробочку с махоркой и дольками газетной бумаги, свернул цигарку и жадно затянулся.
Сашка, не подымаясь с земли, распахнул на груди ватник и, мешая брань со слезами, весь как-то противно выламываясь и выпячивая ключицы над вырезом майки-безрукавки, стал требовать, чтобы Анатолий Иванович пресек его молодую жизнь, поминая при этом старушку мать, хотя лишился матери в раннем детстве. Анатолий Иванович слушал его с любопытством: было во всем этом что-то наигранное, но вместе и серьезное, словно некий ритуал. Наверное, так принято было в тех местах, откуда Сашка явился. Но потом ему надоело это, да и пора было в обратный путь.
— Ладно, вставай, — сказал он, тронув Сашку костылем.
Сашка замолк, неуклюже поднялся, подобрал ружье.
— Утрись, — сказал Анатолий Иванович. — Неудобно.
Сашка послушно вытер лицо тылом ладони, потом изнанкой полы ватника. Анатолий Иванович отметил про себя эту новую Сашкину покорность, похоже, ему привычно и удобно, когда им распоряжаются.
— Тут тебе передать велели, — Анатолий Иванович протянул Сашке смятую десятку.
Сашка ухмыльнулся.
— Честная… стерва!…
— Заткнись! Двигай!..
И медленно, поминутно проваливаясь, они потащились через болото к дороге. Сашка молчал, только раз повернулся к Анатолию Ивановичу и, кивнув на его ружье, предложил:
— Давай понесу.
— Не надо.
— Боишься? — Сашка показал неровные белые зубы.
— Нет, ружье незаряженное.
— А у меня вон — полный пояс патронов!
— Не подойдут, у меня двенадцатый калибр, — спокойно сказал Анатолий Иванович.
Сашка замолчал, но вскоре им овладела болтливость. Он стал выспрашивать Анатолия Ивановича, что ему будет, просил утаить, что пытался оказать сопротивление.
— Ничего себе — пытался! — сумрачно проговорил Анатолий Иванович. — Кабы не осечка, быть мне на том свете.
— Понимаешь, помрачение нашло! — горячо заговорил Сашка. — Я уж и не помню, из-за чего началась эта бодяга. Веришь, Толечка, мне казалось, будто всей моей свободе конец!..
Анатолий Иванович чувствовал, что Сашка говорит сейчас правду.
— Не застрелил — и ладно. А потом — всегда отпереться можешь.
— Все равно поверят тебе, а не мне. У меня положение поганое. Что другому с рук сойдет, мне — ни в жизнь. Вкатят новый срок, и точка!
— Все равно тебе не долго гулять. Раз ты в первый же день нарушил…
— Не думал я нарушать! Почем я знал, что у вас тут все шиворот-навыворот пошло?
— Ладно брехать! Когда это ты видел, чтоб утки стаями у причала плавали? Ясно, их там не бьют.
Сашка сбоку посмотрел на Анатолия Ивановича.
— Хошь верь, хошь не верь, а все восемь лет, каждую ночь, мерещилось мне, что прихожу я на Великое, и там видимо-невидимо уток. Тучей воду кроют. И вот нынче так и оказалось, я испугался даже. Потом, конечно, понял, что заповедник, да разве удержишься? Думал, вдарю разок, отведу душу и навсегда завяжу с этим. Невезучая я сволочь! — вдруг горько сказал Сашка.
Анатолию Ивановичу стало не по себе. Право, этот нынешний Сашка чем-то отличался от прежнего. Стал болтлив, легкомыслен, видно, оттого, что долго не жил своей жизнью, своим решением. Но появилось в нем и что-то человеческое, какая-то доверчивость, искренность. Этот новый Сашка уже не вызывал у него былой ненависти, скорее жалость. Если бы он не заставил его проделать такое путешествие, Анатолий Иванович просто отобрал бы у него цевье, а самого отпустил бы подобру-поздорову. Но сейчас он должен был доставить Сашку на базу, в нем — единственное оправдание его долгого отсутствия.
— Может, лучше не говорить, что ты из колонии отпущенный? — спросил он.
— Все равно узнается…
— Тогда держись, что про заповедник не знал, новые, мол, порядки. У нас начальник ни хрена в охоте не смыслит.
— А если ему кто накапает насчет прошлого?
— Я скажу ребятам. Там из наших только Беликовы да клепиковский Егор Иваныч, помнишь?
— А он не скажет?
— Мужик добрый…
Конечно, большого вреда Сашке не будет, но если он еще на чем срежется, то ему и это припомнят. Лучше бы отпустить. Себе-то уже Анатолий Иванович доказал, что имеет полное право служить на озере егерем…
