Поезд на рассвете - [68]

— Буду… если по девкам не побегу, — лукаво покосился Трифон на жену.

— Я тебе побегу! — так же в шутку погрозила Нюра. — Сразу налыгача заработаешь… Заезжайте, Остап Иванович, — пригласила бригадира. — Заходите до нас всегда.

— Ну и жена у тебя, Трифон, — польстил Дударенко хозяйке. — Таких жен — пошукать. Моя б давно стаканы поотнимала и матюками нас выпроводила. А твоя — видал? «Заходите». — Язык у него заплетался: брага хорошо подействовала. — Бывай здоров, лектор. Счастливо добраться до дому, — уходя, кинул Юрке бригадир.

Завел мотоцикл, не спеша перекинул ногу через сиденье, важничая — погляделся в круглое зеркальце слева на руле, газанул и — разойдись, поберегись! — понесся по селу, будто с цепи сорвался.

— Ну от, — облегчение прозвучало в голосе Трифона, — и с бригадиром нашим познакомился, поговорил по душам. Шо с него возьмешь? Какой есть — такой и есть. Видно, такой и нужен, раз держат на должности. Наших мнений не спрашивают… Ладно, хай себе тешится. Говори, шо делать будем. Спать лягать, чи коней запрягать?

— Ехать. Прямо сейчас, не откладывая.

— Ясно. Конь готовый. Я — тоже. Ты, жинка, там все поклала, шо надо?

— А как же. И дочкам гостинец, и Юре на дорогу.

Юрка открыл дверцу машины, развязал вещмешок, чтобы положить в него дедов коробок с удочками, и обнаружил сверху большой сверток и накрепко заткнутую кукурузным очисткой бутылку молока.

— Зачем это, Нюра? Доеду и без пайка.

— Ничего, ничего. Не помешает он тебе и плечо не надорвет. Сейчас — вроде не надо, а потом будет — как находка. Когда твой поезд? Утром. Что ж тебе — всю ночь голодать?.. Молочко кипяченое, не прокиснет.

— Ну спасибо, убедила, — не посмел больше отказываться Юрка.

Трифон положил в кабину свою палочку и приготовился ехать.

— А на дорогу — попейте узварчику, — поднесла Нюра мужикам по полной кружке. Шепнула Юрке: — Таню найди, постарайся увидеть. Ладно? Тебе обязательно надо ее увидеть.

— Постараюсь, — ответил Юрка и чуть было не признался, что ради этого он, собственно, сюда и стремился, что иначе и не было смысла — на ходу прыгать с поезда.

Он приложился к луженой кружке, и холодный густой узвар, который вобрал в себя запахи целого сада, напомнил ему тот, каким однажды, давним летом, когда они приезжали в Устиновку с матерью, его поила Танюха.

Глава шестая

На спуске к речке, перед стареньким, с избитым настилом, деревянным мостом, Юрка попросил Супрунюка:

— Останови, пожалуйста… на минуту.

— Какой разговор? Это нам — как блоху подковать.

Сразу за мостом Трифон свернул вправо, на лужайку, остановил «горбунка» у самой воды.

— Купаться будешь?

— Ну что ты, — улыбнулся Юрка. — Просто так. — Он толкнул дверку; Трифон остался в кабине.

Густая стайка пескарей метнулась от берега, от Юркиной тени, вниз по мелководью, отстоялась в ямке, успокоилась и медленно, держась у самого дна, стала опять подниматься к тому песчаному месту, откуда ее спугнули.

— Шо там увидал? — вытянул шею Трифон.

— Бубырей. Так и шныряют.

— Полно их везде. А под мостом есть и красноперки. Там глыбина — ого. Разматывай Миронову удочку и лови.

— Не время. Как-нибудь в другой раз.

— Гляди, после жалеть будешь.

В травянистых низших берегах доверчиво, тихо воркотала речка, убежав от моста — петляла, пряталась по камышам и верболозам; а вдалеке — ну как же не узнать ее? — виднелась круча, под которой когда-то был, жил Юркин удачливый плес.

…За правобережной околицей дорога взобралась на гору, недолго бежала равниной, потом провалилась в глубокую сухую балку, в которой не росло ни деревца, ни хилого кустика, и Устиновку — как отрезало. Сразу пропала с глаз.

— Да, чесать тебе гриву, жалко, шо так скоро уезжаешь, — снял и положил Трифон сбоку сиденья кепочку-восьмиклинку. — Даже дня не погостевал. И не поговорили, как след. Солдатский праздник не отметили. А тут еще бригадира поднесло… Так-то он мужик ничего, только дуже горластый и с придурью. Страшно любит свою власть показать. Не меньше того и выпить мастак. А вообще мужик — ничего. Жить с ним можно… Ну, ты не обижайся, если шо не так было.

— Что ты, Трифон? Чего мне обижаться? Все так, все нормально. Как в жизни.

— Ну и добре… Ты там гляди. Если шо у тебя не склеится в Ясногорске, або с твоей Сибирью, — с ходу давай до нас. В своих местах — оно легше, никогда не пропадешь. Мы тут тебя в обиду не дадим.

— Спасибо, запомню… Да теперь нигде не пропадешь. Везде — люди. И везде работы невпроворот. Были бы голова да руки.

— Оно верно, — согласился Трифон. — Жить можно везде… Я не уговариваю. Гляди сам. Не маленький… А так-то жалко, шо уезжаешь.

Юрке и самому было невесело. Отъезд всегда — конец чего-то, что отрывается, уходит от тебя и, возможно, уже никогда не повторится, как бы ты того ни желал. С таким же — если не большим — сожалением он покидал Устиновку, когда мать решила перебраться в Раздольное. И тяжко, и горько бывало им здесь в оккупации, но с собой, в памяти, они уносили Устиновку  с в о ю, без немцев, — щедрую людским добром, участием к тебе и взаимной выручкой в дни крутых испытаний, общей большой беды. Поэтому расставаться с нею было очень трудно. Когда погрузились на попутную подводу, Юрка — украдкой от матери — даже всплакнул…