Поезд на рассвете - [39]

Отпуск только ждать долго, а пролетает он соколом. Солдатский отпуск пронзителен и краток, как песня походной трубы. Что успел Юрка за десять суток? День отработал в своей бригаде, — стала она, верно, уже другой, обновилась больше чем наполовину; заглянул в школу, в которой не закончил восьмой, — там шел ремонт, пахло краской, известью, учительская была пуста; забежал проведать Галину Федоровну, классного руководителя, но не застал дома, соседка сказала, что учительница отдыхает в селе, у родственников; повидал кое-кого из однокашников по ремесленному, походил и по коридорам училища. В первый день набродился по городу, не пропустив, кажется, ни одной улицы, ни одного перекрестка, сквера, где они когда-то бывали с матерью; посидел на скамейке, под кленами, уже такими большими, во дворе их довоенного дома, перед окнами их квартиры, перед своим окном, в которое к нему каждое утро заглядывало солнце; а потом отсюда, из центра, доехал трамваем до вокзала и пошел на кладбище.

Могила матери — неподалеку от кладбищенских ворот, левей сторожки. Юрка удивился цветам в оградке: на могиле зеленели упругие, плоские, как ножи, листья петушков, цвели гвоздики и незабудки. Юрка повырывал между ними бурьян, взялся выдергивать лишнюю траву под стенками ограды.

Подошел сторож — сутулый костлявый старик в полотняной серой рубахе на узеньком пояске. Поздоровался. Помолчал. Оперся рукой на оградку:

— Хто тут у тебя лежить, сынок?

— Мать.

— Молодая была?

— Да… молодая.

— Эх-хе, — продохнул старик. — Що-то мало теперь живуть молодые. Чего им не хватает?

— А вы не знаете, кто посадил на могиле цветы? — спросил Юрка.

— Кому ж знать, як не мне?.. Приходила в начале лета якась молодица.

— Какая она из себя?

— Гладкая[4], белявая. И дуже вся размалеванная.

«Ирина Ивановна, — догадался Юрка. — Ну что ж, спасибо ей, что вспомнила».

— Тетка твоя? — полюбопытствовал старик.

— Нет, чужая она мне. Просто знакомая.

— Понимаю… Бывають и серед чужих щедрые души. Мир не без добрых людей. Было б еще больше, як бы все читали святое писание, слухали господнее слово. Та не, глухие мы стали… глухие к чужому горю, чужому крику… Память у нас короткая стала. Сколько мильйонов душ переломала война? Страшно подумать! Забудуть и их. Сколько сирот пораскидала по белому свету? Нихто не знает. И нихто никогда не вернет тем сиротам загубленное навеки, их счастье-долю… Все забудуть, все…

— Ну это вы, дедушка, загнули, — прервал Юрка странную проповедь старика. — Такое не забывают.

— Эх-хе, — с грустным снисхождением смерил старик взглядом солдата. — В молодости все мы спорим, хорохоримся, супротивничаем. И с жизнью спорим, и со смертью. Думаем, що мы умней их обоих… Токо под старость начинаем кой-чего понимать в жизни, а тут — и она, костлявая с косой.

— Зачем же так мрачно? — вырвал Юрка с корнем куст лебеды. — Сразу — про костлявую.

— А на кладбище, сынок, люди веселыми не бывають. Я тут рядом с костлявой обитаюсь, можно сказать — под одной стрехой. Ладно, — воздел руку старик, видя, что солдат хочет опять ему возразить. — Возле могилы спорить не будем — грех. Ты мне, воин, лучше скажи — совсем воротился со службы чи как?

— Пока — в отпуск.

— Чего ж ты один? Батько твой где?

— Нет батьки.

— Понимаю… На войне загинул?

— Да, погиб, — сказал Юрка неправду.

— Он воно як… Выходит — сиротой остался? Один, яко перст… Опять уедешь на войну — за материной могилкой и доглядать будет некому. Так?

— У вас можно взять лопату… на полчаса? — попросил Юрка, чтобы больше не отвечать на вопросы сторожа. — Могилку подправлю.

— А чего ж не можно? На то я сюда и приставленный. — Старик обошел оградку, осмотрел памятник — стандартную железную пирамиду со звездочкой наверху. — Тут не токо лопате есть работа. Краска вон пооблупилась, подновить бы надо оградку.

— Когда в армию уходил, красил. Завтра подновлю, — сказал Юрка, словно оправдываясь. — Куплю в городе краски, опять приду и все покрашу.

— Та где ты там ее купишь? Так тебе и приготовили. Синяя — может, и попадется по нечайности. А белило — днем с огнем не найдешь. Гоняются все за ним, як гончие, та сбробуй ухвати. Без блата — и делать нечего.

Юрка уловил во вкрадчивом голосе старика не очень скрываемый намек. Справился:

— Может, у вас есть? Так продайте. Я куплю. Деньги у меня есть.

— Не продавец я, коммерцией не займаюсь, та трошки краски имею. Так, выручить кого. Солдату, конечно, удружу.

— Тут немного-то и надо. Разок бы пройтись… Расчет на месте. — Юрка хлопнул себя по карману. — Тогда у вас, наверно, и кисточка найдется.

Старик явно того и ждал.

— А як же. Есть, все найдется. Тут побудь, я зараз.

Он расторопно, — как будто приготовленные заранее, к Юркиному приходу, — принес и лопату, и две ополовиненных банки с масляной подзагустелой краской, и жиденькую, основательно истертую кисть. Юрка поблагодарил старика и дал ему сорок рублей — десятками. Одну тот протянул обратно:

— Забери. Хватит мне и трех. Я ж понимаю: откудова у солдата гроши?

Но десятку Юрка назад не взял и, раз уж так, в счет нее попросил сторожа разок-другой полить на могиле цветы, если долго не будет дождя: зной держался все эти дни, дул суховей.