Поезд на рассвете - [103]

В тот день Андрейка постучался раньше обычного. Встретил меня сияющий и счастливый. Стоял, широко расставив ноги в маминых резиновых сапогах, лихо нахлобучив на глаза серебристую кроличью шапку. Показал в небо:

— Гляди, что Белан творит… Только двери открыл, а он ка-ак рванет! И пошел дыбиться, и пошел!

Над домом, распластавшись так, что хвост и крылья слились в один круг, летал Белан. Словно чего-то ожидая, а может — приноравливаясь к порывистому ветру, он держался невысоко: то шел вперед, то пятился, и крылья его трепетали, как у мотылька.

— Мак толчет, — пояснил Андрейка.

Вдруг Белана точно ветер подхватил: он встрепенулся и быстро пошел вверх. Гордый, уверенный, он играл с ветром: рассекая грудью поток, стремительно уходил все выше и выше, замирал на мгновение, подставляя ветру полумесяц крыльев, точно пробовал силу его, и опять начинал «мак толочь».

Андрейка застыл с поднятой головой.

— Эх, и птица-а!…

Напрягая зрение, мы уже едва различали маленькую белую ромашку, что затерялась в голубом безбрежье. Она то исчезала, то появлялась вновь…

Невесть откуда набежало облачко. Оно было пушистое, прозрачное и очень скоро совсем растаяло. Но по его следу поплыли другие. На западе из-за горизонта поднялась плотная стена белесых туч.

На лице Андрейки я прочел тревогу.

— Белана садить надо, — тихо проговорил он.

Загнал голубей в сарайчик, отобрал две пары самых надежных, вынес на пустырь и кинул. Еще какое-то время полнеба оставалось чистым, и мы наблюдали за Беланом. Увидев стаю, он начал снижаться, а четверка дружно потянулась ввысь. Но туча тут же подмяла стаю, отбросила за поселок.

Почуяв беду, голуби нырнули вниз, над самыми крышами подошли к дому.

Белан остался за тучей. Мы ждали: может, он пробьется сквозь нее, как не раз это делал? Может, покажется где-то над полем?

Тучу пронесло.

— Стоит! Во-о-он! — закричал Андрейка.

Снял шапку, замахал ею, как будто хотел сказать Белану: «Вот я, Андрейка. Здесь твой дом…»

— Ну, давай, падай! — негромко звал он Белана. — Вот так, ага. Еще чуток! Ну, чего же ты?..

Он просил, приказывал, убеждал, будто голубь и в самом деле мог услышать его голос.

Как только стая опустилась, Андрейка опять начал гнать ее. Я помогал ему, хотя знал, что это уже бесполезно: на поселок тяжелой глыбой надвигалась новая туча, огромная и угрожающе черная. Ветер обрушился с такой силой, что по шиферным крышам пробежала дрожь. Застонали провода, тоскливо скрипнул высокий шест, державший резную скворечню. Пошел снег — липкий, пополам с дождем.

Пропало небо, пропало солнце, пропал Белан. Стало темно, как в сумерки…

Март изменчив. Прошло немногим более часа — и уже снова играло солнце, звенела капель. Но Белана не было видно.

Только теперь я почувствовал, что слишком легко одет и озяб. Андрейка ничего не замечал: стоял с непокрытой головой — шапка в руке.

На порог сарая вышла голубка Белана, нежно позвала своего друга: «Гу-у-у, ау-у, ау, ау-у-у…»

— Вот дурень. Не мог тучу пробить, — дрогнувшим голосом сказал Андрейка и отвернулся.

«Гу-у-у, ау-у-у…» — звала голубка.

— Да замолчи ты! — махнул на нее Андрейка. — Заладила.

И пошел к сараю.

Пели, журчали вешние воды. В соседнем дворе орал петух. А у меня в ушах все звучал тоскующий зов голубки…

Белан не вернулся. Ни на другой день, ни через неделю. Видно, далеко унесли его ветры и тучи. Грустно стало выходить на крыльцо, смотреть на голубей. Все реже видел я Андрейку возле голубятни, все реже мы встречались и почти не говорили о голубях.

Так минул не один месяц.

И вот однажды, уже в конце лета, услышал я под окном торжествующий голос Андрейки:

— Пришел! Прише-о-о-ол!

Я обрадовался не меньше Андрейки, выбежал на улицу. Андрейка стоял, высоко держа на поднятых руках Белана.

— Видал его? Выхожу — прогуливается по двору. Надо же! Да я и знал, что он прилетит. Белан — и чтобы не прилетел?

Белан вел себя так, будто ничего не произошло: спокойно клевал из Андрейкиных рук зерна кукурузы.

Я принес чистый холст, краски и стал писать Андрейку: полные счастья, синие-синие глаза, лицо, обращенное к небу, в коричневых, почти кирпичного цвета, ладошках — Белан.

Андрейка мужественно позировал, порядком устал, но, когда взглянул на холст, воспрянул:

— Он, Белан! Вылитый…

— Он… Точно он, — негромко протянул кто-то вслед за ним.

Мы оглянулись. В переулке, у забора, стояли двое ребят с велосипедом. Старший — худой и неприветливый с виду, в потрепанной кепчонке, серой ситцевой рубахе, в брюках, подкатанных до колен, и ботинках на босу ногу — был лет четырнадцати. Младший, которому не дал бы и семи, чем-то походил на взъерошенного воробья: светлые волосенки сбились, лицо исписали ручейки пота, майка и штанишки перекошены, чуть держатся. Вроде и непохожие, а без труда угадаешь — братья.

— Точно — он! — повторил и младший.

Андрейка, ничего не понимая, шагнул к забору.

— Ты о ком?

— Голубь наш, — осмелел белобрысый.

— Какой еще голубь?

— Этот, белый.

Андрейка засмеялся.

— А ты не с неба упал? Да этот же мой старик, Белан. Весь поселок его знает… Гляди.

Он поманил Белана, подбросил его — тот снова сел на руку.

— Видал? То-то!

Ребята молчали, не зная, как дальше вести переговоры.