Поэты пражского «Скита» - [84]

А дни прошли, и дни пройдут,

И даже я о них не плачу.

Напрасно апельсинный сок

Разбрызгивают в небе зори;

Ведь настоящий мир далек.

Как это кукольное море.

Но чую, знаю: ветер слаб,

Прохладней даль, земля синее,

И мой игрушечный корабль

Уходит в Новую Гвинею.

Прага, 1931 «Меч». 31.X.1935

ТОМИТСЯ В СТЕКЛАХ ТИШИНА… (Дальние плавания I)

Томится в стеклах тишина

Предчувствием обманным марта,

А небо в четкости окна —

Географическая карта.

Вот телефонных проводов

Легко легли меридианы

От розовых материков

По голубому океану.

Яснее дни, и хорошо.

Что мысли в них, как льдины тают.

Я тоненьким карандашом

Путь невозможный начертаю:

Чтоб с самой маленькой земли

Следить и жадно и ревниво.

Как тонут птицы-корабли

В несуществующих заливах.

Прага, 1931 «Меч». 15.IX.1935

БОЛЕЗНЬ

В многотысячный раз апрелем

Голубая бредит земля.

Подплывает к зыбкой постели

Тишина, как тень корабля.

«Тридцать девять». Голос — валторна.

В тонкой трубке вздыбилась ртуть.

Над домами пустой и черный

И почти океанский путь.

И встаем мы с шатких постелей.

Из больничных палат бежим;

Мы сегодня больны апрелем,

Мы сегодня здоровы им.

Мы поем, мы поем все громче,

Лунный пар сметает следы,

И невидимый режет кормчий

Облаков полярные льды.

Белой палубы доски хрупки

И прохладны для жарких ног;

Вот, мы видим, спускают шлюпки

Андромеда и Козерог.

Но с последним безумным креном

Прерывают бег корабли.

Это фабрик гулких сирены,

Задыхаясь, зовут с земли.

И небесную глубь взбивая.

Паруса, как крылья, сложив,

Корабли утопают стаей,

На крутой натолкнувшись риф.

И мы падаем, мы слабеем,

Не удержит топкая жердь.

Умирают тоже в апреле,

И мы знаем, что это — смерть.

Прага, 7.4.1932 «Последние новости». 12.1.1933

ДЖОКОНДА

Чему ты улыбаешься, Мона Лиза?.. [105]

Этот мир, пронизанный шагами,

Утихает к ночи, чуть дрожа.

Дребезжат старинными ключами

Галерей картинных сторожа.

По ночам Париж, Милан и Дрезден

Освещаются одной луной,

И везде у голубых подъездов

Шепчутся влюбленные весной.

И антенн качели у карнизов

Ловят из тумана в сотый раз

Об улыбке странной Моны Лизы

Саксофонов плачущий рассказ.

Глубже в подворотнях никнут тени

У музейных кружевных дворов,

И на распластавшихся ступенях

Незаметен темный твой покров.

Губ углы, опущенные книзу,

Черная вуаль на волосах.

Ты выходишь ночью, Мона Лиза,

Слушать городские голоса.

И идешь ты по аллее длинной,

Строгие глаза полузакрыв,

Глядя, как на площади старинной

Бьют фонтанов белые костры.

Ночь плывет по радужным бульварам,

И поют веселые гудки,

А в кофейнях старых можно даром

Пить коктейль тумана и тоски.

В тесных барах вскрикивают скрипки,

И секунды четко рубит джаз,

И никто не ждет твоей улыбки,

И никто твоих не видит глаз.

Лишь в углу, под крышей полосатой,

Тяжело хмелеющий поэт,

Неизвестный, грустный и лохматый.

Шепчет глухо: «О, тебе привет!..»

И с последней рюмкою коктейля

Ты уходишь в утреннюю мглу,

И заря ковер тебе расстелит

На ступенях в задремавший Лувр.

И опять пронизан мир шагами.

Этот мир, спокойный и теперь…

Дребезжат старинными ключами

Сторожа и отпирают дверь.

Прага, 21.4.32 «Вся моя жизнь».

Рига: Лиесма, 1987

БЕССОННИЦА

Бездомный ветер огибал углы,

пошатываясь пьяною походкой.

Во сне дышали люди. Город плыл

сквозь ночь огромной парусною лодкой.

И люди спали. Мимо звезды шли,

как корабли по голубой эмали,

а мы, бессонные, считали корабли

и звезды и шаги часов считали.

И слушали, как пели поезда,

в ночную уходящие пустыню;

а грудь была торжественно пуста,

и сердце рыбой билось на простынях.

Волной качалась белая кровать,

разверзлись небом парусные крыши,

и в брызгах ночи родились слова,

которых никогда никто не слышал.

Рассвет закинул якорь у окна,

спуская сети к нам на подоконник,

и долго билась злая тишина

в висках, у горла, на сырых ладонях.

А утро, пахнущее ветром и углем,

встречало нас гудком мотоциклиста,

и город под сиреневым дождем

на старую опять вернулся пристань.

Но мы, певучие, чужими стали вдруг

под этими крутыми облаками, —

— усталым взглядом и бессильем рук

и непонятными стихами.

3.6.1932 «Меч». 12.1.1936

ОПЕРАЦИЯ

Бил эфир в виски. Тугое тело

Синеватым паром истекло.

Молчаливый ангел в маске белой

Небо втиснул в тонкое стекло.

И звенела сталь на полках шкапа

Остриями неотлитых пуль.

Падали густые капли на пол

И перебивали редкий пульс.

И никто не видел и не слышал,

Как, взлетев эфирным холодком,

Сердце, — голубь розовый, — на крышу

Опустилось звонко и легко.

И, остановив часы и годы.

Перепутав месяцы и дни,

Сквозь небес полуденную воду

Проступали звездные огни.

Шли удары тяжело и редко.

Голубиный перебив полет:

Это смерть в грудной огромной клетке

Пробивалась медленно сквозь лед.

А когда тяжелые ресницы

Проломили звездную дугу,

Жизнь пришла со злым укусом шприца,

С горьким жаром искривленных губ.

Прага, 1932 «Скит». I. 1933

БУМАЖНЫЕ КРЫЛЬЯ

От фабричной продымленной пыли,

Из гудящих тоской городов,

Вас уносят моторные крылья

И скорлупы воздушных шаров.

Но тоска в этом мире — без меры,

Вас несет в аппаратах стальных

В голубые поля стратосферы

Под растаявший глетчер луны.

И, зарытым в чертежные сети.

Снится вам неотвязный кошмар

О какой-то безумной ракете.

Вас влекущей на розовый Марс.

Мы же, слабые, смотрим безмолвно

На заводов бетонную грань,

На чертежные четкие волны,

На прожекторов белую ткань.