Поэты пражского «Скита» - [69]

За новой рифмой, за живой.

Смотреть, как мертвых листьев пачки

Опять пришпорены травой.

Тут не видна уже дорога,

И я брожу, брожу с утра.

Чтоб серых бабочек потрогать.

Таких же серых, как кора.

А возвратившись, без усилья,

Без горечи и без забот

К бумаге приколоть не крылья,

А только первый их полет…

1930 Головина Алла. Городской ангел. Брюссель, 1989

«В этом мире, где много печали…»

В этом мире, где много печали.

Где тоска, как крыло за плечом,

Мы с тобою молчали, молчали

И не смели спросить ни о чем…

Мы ни с кем не делили тревоги,

Мы дрожащих не подняли век.

Как распятье, чернели дороги.

Разводящие счастье навек.

Только раз от безвыходной муки.

Как голодную легкую плеть,

Прямо к небу я подняла руки.

Чтоб над злыми годами взлететь.

И сквозь дымный и розовый вечер

Облака пролегали мостом.

Чтоб безвольные нежные плечи

Я опять осенила крестом.

Чтоб сквозь сон примелькавшихся будней.

Где расставила вехи тоска,

Ты бы верил все безрассудней.

Что желанная встреча близка.

1930 «Городской ангел»

НЕРУКОТВОРНАЯ

Я нынче память о тебе затрону —

Твой темный лик, издревле близкий нам.

Твою сестру — Сикстинскую Мадонну

Не носят, как тебя, по деревням.

По галереям ищут в каталоге

Условный номер безмятежных глаз.

А ты сама проселочной дорогой

В степной глуши разыскивала нас.

Скорбящая над праздничной толпою,

Доступная кликушам и слепцам,

Ты проплыла когда-то надо мною

По полотняным вышитым концам.

Кричали дети, причитали бабы,

В ландо вздыхали тюль и чесуча,

И ты коснулась благостно и слабо

Беспомощного детского плеча.

И мальвы в косах распускались пышно.

Подсолнечники пели и цвели,

А ты летела черной и неслышной

По розовому цветнику земли.

И где музейной красоте бороться

С нездешней благостью и унимать тоску,

С нерукотворной ночью из колодца

Явившейся больному мужику…

1930 «Городской ангел»

«Весна у нас на витрине…»

Весна у нас на витрине.

Подстрижена и чиста, —

Модное платье сине,

И красят оба моста.

И дымные фабрик сети

Поймали солнечный шар,

И хоть не смуглеют дети,

Но плавится тротуар.

А небо висит на рее —

Поломанное крыло…

Тепло, как в оранжерее.

Беспомощно и тепло.

Ползет с потайных задворок

Смешная моя тоска.

Как стружки яблочных корок,

Над городом облака.

Поставив мольберт-треножник,

В толпу внеся табурет.

Их краски найдет художник,

И воспоет поэт.

Но по домам чердачным,

С наброском с глазу на глаз,

Найдет он, что неудачно,

В сотый, наверно, раз.

Будет мертветь в полете

Каждый весенний тон,

К небу в плавном полете

Взвился вокруг бетон.

И если я снова плачу,

И больше надежды нет,

Значит, опять на дачу

Пора покупать билет.

«Вилла „Надежда“»

ВЕСНА У НАС НА ВИТРИНЕ (2-й вариант)

Жарче печи и крепче — засов!

Мы сегодня во власти зимы,

Черепаховым гребнем лесов

Седину подкололи холмы.

Отшумели на крыше дожди,

Истрепали голодную плеть,

Ты не стой у окна и не жди,

Ты уже опоздала лететь.

За чертой неживой полосы

Уж давно треугольники стай,

Ты боялась осенней росы

И в морозы — не улетай.

Ну куда же, куда же одной,

Наверху, не узнавши дорог,

Уходишь, разминувшись с весной.

Через наш позабытый порог?

1930 «Вилла „Надежда“»

В КИНЕМАТОГРАФЕ

Музыка рыдала виновато:

Счастье, счастье, ты приходишь поздно!..

Млечною дорогой аппарата

На экран спускались кинозвезды.

И сияли райскими лучами,

И звенели голосами меди,

В темноте за женскими плечами

Волновались бледные соседи.

Погружались на мгновенье в Лету,

Покупали храм и колоннаду,

Приглашали шепотом к буфету

На антракте выпить лимонаду.

Шли легко вверху, над облаками,

Не боясь ни смерти, ни разлуки,

И сжимали влажными руками

Чьи-то подвернувшиеся руки.

Счастье шло от вздохов вентилятора,

На экране волновалось море,

В коридоре райского театра

Выметали служащие горе…

Саксофон архангельской трубою

Подтверждал видения легенды…

Кто б ты ни был — это мы с тобою

Замыкаем свадьбы хэппи-энды.

1931 «Городской ангел»

БАБЬЕ ЛЕТО

Веселой лени голос призывней,

И нет печали. Нет давно тоски.

Ленивым летом, в полдень, после ливней

В зените нитей никнут пауки…

Из сердца тянут солнечные клещи

Последних слез — невыплаканный след.

Как выцветают бабьим летом вещи,

Но в складках платья неподвижен цвет.

А на стене за стеклами отсветы

И северный незрелый виноград.

Над сеткой легкие ракеты

Откидывают мяч назад…

Жужжит истомы тайная тревога,

Но это просто и не в первый раз,

Что глаз зовущих слишком, слишком много,

Отяжелелых и незорких глаз.

Пусть дрожью обволакивает вечер

И липко лягут нити на плечо,

Так сладко дрогнут в ожиданье плечи,

Почуяв свой рассчитанный скачок…

Завяли шкурки лопнувших каштанов,

Но легким лаком тронуты плоды,

И грусть проходит по стопам туманов

Над серым сном густеющей воды…

1931 «Ночные птицы»

4 АПРЕЛЯ (Юбилейная поэма 1922–1932)

Веселый апрель — это чудный момент,

Повсюду пасхальная чистка…

Конечно, герой наш — брянский студент,

Конечно, она — гимназистка…

Она называла Тшебову тюрьмой,

Любила кровавые драмы.

Студент прикатил отъедаться домой

Под крылышко любящей мамы.

Ему нипочем небосвод голубой,

Что воды бурлящие смелы…

Она же в апреле являла собой

Тип Лизы, Татьяны и Бэллы.

Они по болезни учились года.

Которые были излишни,

За них хлопотали родные всегда,

Когда распускалися вишни.

Он свыкся в Брно со своим уголком,

Она же — с бараком и классом,

Его называли всегда индюком,