Поэты пражского «Скита» - [36]

………………………………

Колумб, ты видишь — я умру…

……………………………

О, сердце алчущих морей!

Ты дышишь, тверд и неподвижен,

Над горстью смуглых янтарей.

Ты дышишь — и сквозь ветра вой

Шевелишь прядь волос дыханьем,

Звучишь, как семь ветров в органе,

И пахнешь небом и травой…

……………………………

Ты подымаешь кубок свой…

…………………………………

И был за нас последний тост

У берегов безвестной суши.

Но странник, выросший до звезд,

Взял наши трепетные души.

И вот над жизнью и тоской,

Над жаждой вымысла о чуде,

Поднял прозрачною рукой

Он наши головы на блюде.

И мы увидели — вдали

Тел наших бренные личины

Выносят волны из пучины

На берег радужной земли…

— Сияй, сияй звезда предтеч!

Клонись над черными волнами!

Какое счастье — вместе с вами

Земное сердце не сберечь!

1930

«Воля России». 1931. № 7

ЮБИЛЕЙ РЕСПУБЛИКИ

Сегодня на улицах свято.

Голуби клевали прямо из руки.

Сегодня на могилу Неизвестного Солдата

Известные люди несли венки.

          Кроткий полицейский в перчатках и шлеме

          Играл на перекрестке благородную роль.

          На углах с часов улыбалось Время,

          Как в парламенте улыбается король.

— А день был ясный, день был жаркий.

Текла, как из сердца, кровь знамен.

Сегодня даже в Луна-парке

Негр из оркестра был влюблен…

Он пел и плакал на эстраде,

Черную розу ловя в бокал, —

Счастье! Счастье… —

                               — А счастье сзади

Уже гремело прибоем у скал.

…Вечер был дальний, сквозной и гулкий.

          На пробковом поясе зорь и роз

          Любовь выплывала в переулки,

          Меняясь — до и после слез.

          И всем казалось, что просто даром,

          Без лент и венков над головой,

          Стоял на посту у ворот казармы

          Солдат с ружьем — и еще живой.

1929–1931

ДОЖДЬ НА ФРИДРИХСШТРАССЕ

Уж краток день. И за окном — прохлада.

Студеный меч пронзает сердце мне.

Был долог миг, пока я в вечность падал,

Летя ко тьме с тобою наравне…

…А в городе я выходил из дому,

Брал кепи, светр [76] и черный, ломкий плащ

И кланялся — мне было так знакомо

Все: вечер, дождь и нудный, детский плач.

Блестел асфальт на мокром Фридрихсштрассе.

И кузов лоснился. Я ночь держал в руке.

Алмаз дождя чертил стекло у кассы,

Прожектор гас — и луч шипел в реке.

Я выходил и речь держал к пространству

На кафедрах пустынных площадей.

Ты из морей вела свой звездный транспорт,

Подняв соски серебряных грудей.

И SOS приняв на телеграфе,

В наушниках — в пространствах был мороз —

Ты, не доплыв, сошла на пристань

И шла в тени сквозь душный воздух роз.

По белым плитам ломкий стук сандалий

Проворно крался за тобой как вор.

Ты шла сквозь память. И над черной далью.

Зазеленев, качнулся семафор…

1930

«Воля России». 1932. № 4–6

НОЧНОЙ ПРИЛИВ

Голубые шары [77], просветленно светясь,

Изливали больничную нежность трамваям

И за окнами пели: — о принц, о мой князь!..

Как сердца, от высокой любви истлевая…

Но огромная ночь подходила горой,

Возложив небеса на покатые плечи,

И стояла над миром, как древний герой,

И тушила дрожащие скрипки, как свечи.

…Истлевали сердца фосфорично светясь.

Подымались со дна студенистые звезды.

Дикий сумрак морей над крылом твоим, страсть.

Колебал отягченный и траурный воздух.

И поломанный веер встопорщенных крыл

Волоча за собой и хромая от злости,

По песку вдоль шумящих морей проходил

Бледный призрак в студеном декабрьском норд-осте.

Наступает зима на полуночный край.

И, чернея в снегах, ты разбит и низринут.

И опять ослепляющий огненный рай,

Повернувшись, плывет ювелирной витриной.

Замерзает над пальмами сальный отель.

Заметает проспект черный ветер Кавказа.

Жарко дышит, меха раздувая, метель

Над прозрачною тенью закрытого глаза.

Прогоняя зевотой полночную дрожь,

В автоматах, над пивом, над скукой и тленьем,

Ты украдкой шершавую руку кладешь

На горячий и матовый бархат коленей.

И гранеными кружками стукая враз,

По столам проливая тяжелое пиво.

Все глядят сотней пар обезумевших глаз

На внезапно возникнувший грохот прилива…

Раскрываются недра под черным крылом,

Тухнут скрипки оркестра и сыпятся стены.

И сквозь окна и двери шагнув напролом,

Ночь выходит на сцену из бури и пены…

— А в воронках смерчей опускаясь, горя,

Корабли отпускают надежду на волю.

С ней ты двинулась, ночь. И грохочут моря,

Обдавая чугунными брызгами полюс…

1930

«Воля России». 1932. № 4–6

ГОСТИНИЦА ПРИВИДЕНИЙ

Недвижное пламя пустынной зари

Стояло в осеннем и диком проспекте.

И, кажется, нас утешало: — умри,

Усни, улыбнись — жить не стоит, и негде…

В осеннем проспекте отчаливал мир.

Вертелись волчком турникеты гостиниц,

Где с желтого воска полов, как вампир.

Мертвый воздух вдруг когти протянет и кинется…

Мне душно… Мне душно!..

                                     — А вы тоже так

Томились и бились на черной планете?

И вы задыхались от ветра атак?

И вы? — Но вы вечны, вы — воздух столетья…

Какою свистящей и горькой стрелой,

От края до края — все сердце навылет —

И вы пронзены на подушке ночной.

Трепещете жизнью и смертью — не вы ли?

— За окнами сад под дождем трепетал.

Летели сквозь ночь голубые экспрессы.

Плыл танго хрустальный и медленный вал

Над сном, над курортом, над сердцем и лесом.

На станции в дебрях кассир, как скворец

Клевал из окошка: — «Откуда? Из Рима?»…

— Шел дождь привидений. Надеждам — конец.