Поэты пражского «Скита» - [21]

            Рука девичья, тонкая…

                            От края до края — рокотом…

                            Брови сдвинуты, как в церковь идут.

                            Обвалом находит — грохотом…

                            Сжались плотно, в ивовый жгут.

                                              Рыси прибавь!

                            Или не видишь, Господи —

                            От гранат земля оспою

                                            Взрыта, ряба…

Вот первые — уже поют,

           Зачмокали…

Взметнулась соколом

И по жнивью

Вдруг — лавою

За смертью и за славою!..

Как гневный демон —

На огненную стену,

Всесокрушающими потоками

И — наотмашь, с наскока

              Рушь!

Смертоносная несется конница.

Вражья голова — покойница!

«Воля России». 1925. № 11

НА ВОКЗАЛЕ

Дебаркадер. Экспресс. Вагон и — Вы.

Не опуская головы,

В упор глаз в глаз,

На Вас смотрю, на Вас.

Вы за щитом — мы не одни.

Сейчас не должен дрогнуть рот.

Ну, а потом… Потом один все дни.

Один в норе, как крот.

Все просто так: была игра.

Потом — всю жизнь на стол.

Не приняла. Я не ушел.

Теперь — конец, и впереди — дыра.

И Вам спокойных уж не знать дорог, —

Зарвавшийся не я один игрок.

И вот: недвижный, тусклый взгляд лови,

Кольцом из трубки задави.

Ведь все равно, когда вот так глядят,

Не возвращаются назад.

Вы не придете, знаю, никогда.

И мне огромные глаза

Тащить через года.

Свисток. Ну, воля, напрягись!

Сейчас не должен дрогнуть рот.

Спокойнее. В глаза — не вниз,

Быть может, я и не банкрот?

Ведь стоит и впереди — безбрежность,

Ведь порвалась одна лишь нить.

И кто сказал, что я могу любить,

И кто сказал, что у меня есть нежность!

«Своими путями». 1926. № 12–13

Вячеслав ЛЕБЕДЕВ >*

КРОВАВАЯ РОЗА

В осаде Йорк… И гром, и пламя…

Бой с «Алой розой» — страшный бой!

Но Белой, Йоркской, розы знамя

Еще трепещет над стеной.

             Все ближе враг… Его угрозе

             Слабей противится боец…

             Конец прекрасной «Белой Розе»,

             Ее защитникам — конец!

В покое дальнем тихо лежа,

Забылся рыцарь — весь в огне.

Шлем с белой розою у ложа,

И щит и панцирь — на стене.

             Ловя его несвязный лепет,

             Графиня юная под ним,

             Вся — сострадание и трепет,

             Челом поникла молодым…

Вдруг — «Замок взят!» — зловещим криком

Звучит у входа… «Замок взят!..»

Глаза графини в страхе диком

На розу рыцаря глядят…

             «Наш белый цвет! Клянусь святыми!

             Что делать мне? Погиб больной!..»

             А роза Йоркская пред ними

             Все ярче блещет белизной.

Уже в соседнем коридоре

Шаги; тяжелые шаги!

Дрожа, с отчаяньем во взоре

Графиня шепчет: «А, враги!

             Кинжал! Кинжал! Зови к ответу,

             Зови меня, Спаситель мой!

             Один удар — и розу эту

             Окрашу кровью молодой…»

Движенье… крик… — и кровь каскадом…

Румянцем розу обожгло —

И забелело с нею рядом

Графини мертвое чело.

             Но сколько крику, стону, грому!

             Враги вошли… И, сжав палаш,

             Ланкастер сам идет к больному —

             Взглянул на розу… «Это наш!..»

«Чтец-декламатор». Берлин, 1922

МАРТ

У промокших дорожек сада,

Где туман и вороньи крики,

Ах, как были б деревья рады

Вкруг себя закружить повилики!

И по ветру, качая, качаться,

Греть на солнце зеленую спину,

За мечтами, что только снятся,

Ветви в небо блаженно закинув.

…Кроткий март, голубой и талый,

Расплескал по дорожкам лужи

И повесил на запад алый

Занавески из белых кружев.

И под звоны тягучей капели

Этой влажной весенней ночью

Острый запах разбухшей прели

Разорвет мое сердце в клочья…

…И в саду, и в полях за садом,

Когда месяц встанет на страже,

— Чей-то след с моим следом рядом

На песке паутинкой ляжет.

«Студенческие годы». 1923. № 1

УТРЕННИЙ УДОЙ

У мохнатых, нахохленных елей,

Под крышею из черепиц,

Предвесенние эти недели

Проживу, не подняв ресниц.

И, забыв о вечернем горе,

По ночам, когда сон и лень,

Мое сердце — петух на заборе,

Выкликает с Востока день.

По песку, после ночи рыжему,

Утром солнце погонит коров.

…Я всю нежность из сердца выжму

Для предутренних тихих слов.

И, звеня голосами невнятными,

От весенних своих щедрот,

Всю зарю золотыми пятнами

По земле расплескает восход.

И о том же веселым гомоном

Целый день переклики галчат,

И ночью под месяцем сломанным

Молоточки под сердцем стучат…

Для кого же любовь выковывать,

Распылять золотым дождем, —

Если даже только от слова

Трепет крыльев в сердце моем.

«Студенческие годы». 1923. № 2

ОКНО, РАСКРЫТОЕ В НОЧЬ

Ветер раздул на окне занавески

Горячею ночью полей,

И льется в шуршаньи, и тянется в плеске

Густой и смолистый, как клей.

Погладит виски и у зеркала мутью

Качнет еще раз в глубине,

И ляжет на губы упругою грудью

В прохладном сосновом вине.

И там, за окном, где как звезды-гнилушки,

Где темь, бормотанье и стон,

Так медленно сыростью тянет с опушки.

Как влажные губы сквозь сон…

Так бьются всю ночь на окне занавески.

Вздуваясь, как парус, как флаг,

Как лживая жизнь, как зарницы и блески,

Как ты, как твой тающий шаг…

«Студенческие годы». 1923. № 4

ВЕСЕННЯЯ ВЕЧЕРНЯ

Весенний вечер замер у порога,

Потупив в землю синие глаза.

Бог Саваоф взглянул нежданно строго,

И потемнели грустно образа.