Поэты эпохи Возрождения - [73]

Родословная Тома из Бедлама – длинная и благородная линия поэтов и безумцев. От Дон Кихота, роман о котором Сервантес начал в тюрьме, а опубликовал (первую часть) в 1605-м – вероятно, в том же году, когда Шекспир писал «Короля Лира»[99]. Вплоть до русских поэтов-шутов, погибших в тюрьме: влюбчивого Олейникова, меланхолического Хармса, одержимого бесами Введенского.

Том-сумасшедший (Tom the Lunatic) в паре с Безумной Джейн появляются и у Йейтса – в позднем его цикле «как бы песен», названных соответствующе: «Слова, может быть, для музыки». У йейтсовского Тома ум за разум зашел по-своему, по особому. Если прислушаться к его бормотанью, выходит, что и молодость ушла, и старые друзья погибли лишь потому, что он не уследил, проморгал – и время передернуло карты. Лишь Божьи глаза никогда не сморгнут – значит, в Боге все сохранится. Аргументация, вполне подходящая для Великого Симпозиума в Степи, устроенного тремя шекспировскими дураками.

Том-сумасшедший

Вот что сказал мне Том-сумасшедший,

В роще под елкой дом свой нашедший:

«что меня с толку-разуму сбило?

что замутило острый мой взгляд?

что неизменный свет превратило

Ясного неба – в копоть и чад?

Хаддон и Даддон и Дэниэл О’Лири

Бродят по миру, встречных мороча,

Все бы им клянчить, пьянствовать или

Стих покаянный всласть распевать.

Эх, не сморгнули б старые очи –

Век бы мне в саване их не видать!

Все, что встает из соли и пыли:

Зверь, человек ли, рыба иль птица,

Конь и кобыла, волк и волчица –

Взору всевидящему предстает

В гордом своем полнокровье и силе:

Верю, что Божий зрачок не сморгнет.

Король Лир безумствовал против течения жизни. Шут блажил, чтобы развернуть его по течению. Безумие дурачка Тома перпендикулярно этому миру. Не зря оно так страшно и соблазнительно. Страшно для Лира, восклицающего: «Не дайте мне сойти с ума, о боги! / Пошлите сил, чтоб не сойти с ума!» (I, 5,) – но и соблазнительно, как в вышеприведенном монологе Лира, когда земная борьба кажется ему проигранной.

Страшно и соблазнительно оно и для Пушкина, чей сумасшедший в явном родстве с «Королем Лиром», а значит, и с Томом из Бедлама:

Не дай мне Бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад:

Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном бреду,

Я забывался бы в чаду

Нестройных, чудных грез.

………….

Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь как чума,

Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку как зверька

Дразнить тебя придут.

Тут все – и цепь, и чума, и «не дай мне Бог сойти с ума» – отзывается Шекспиром, ренессансной Англией. В момент кризиса, в момент усталости человек оказывается на перепутье трех дорог, и первая из них – покориться пращам и стрелам, вторая – оказать сопротивление.

Но есть и третья дорога – уводящая из плоскости жизненной борьбы. Туда, где можно облиться слезами над чистым вымыслом. Или, как у Шекспира, «и сказки сказывать, и любоваться порханьем пестрокрылых мотыльков». Обитель дальняя. Остров, где уединяется Просперо с Мирандой. Темница, где король Лир мечтает жить с Корделией…

Путь, освещенный Луной.

Соблазны воображения.

Соблазны Бедлама.

Анонимный автор

Песня Тома из Бедлама

От безумных буйных бесов,

И от сглазу и от порчи,

От лесных страшил, от совиных крыл,

От трясучки и от корчи –

Сохрани вас ангел звёздный,

Надзиратель грозный неба,

Чтобы вы потом не брели, как Том,

По дорогам, клянча хлеба.

Так подайте хоть мне сухой ломоть,

Хоть какой-нибудь одежки!

Подойди, сестра, погляди – с утра

Бедный Том не ел ни крошки.

Из двух дюжин лет я прожил

Трижды десять в помраченье,

А из тридцати сорок лет почти

Пребывал я в заточенье –

В том Бедламе окаянном

За железною решеткой,

Где несчастный люд без пощады бьют

И от дури лечат плеткой.

Так подайте хоть мне сухой ломоть,

Хоть какой-нибудь одежки!

Подойди, сестра, погляди – с утра

Бедный Том не ел ни крошки.

С той поры я стал бродягой –

Нету повести плачевней,

Мне дремучий бор – постоялый двор,

Придорожный куст – харчевня.

У меня Луна в подружках,

Обнимаюсь только с нею;

Кличет сыч в лесах, а не небесах

Реют огненные Змеи.

Так подайте хоть мне сухой ломоть,

Хоть какой-нибудь одежки!

Подойди, сестра, погляди – с утра

Бедный Том не ел ни крошки.

Я ночую на кладбище,

Не боюсь я злого духа.

Мне страшней стократ, коли невпопад

Зарычит пустое брюхо.

Девы нежные, не бойтесь

Приласкать беднягу Тома –

Он куда смирней и притом скромней

Хуторского дуболома.

Так подайте хоть мне сухой ломоть,

Хоть какой-нибудь одежки!

Подойди, сестра, погляди – с утра

Бедный Том не ел ни крошки.

Я веду фантазий войско

Воевать моря и земли,

На шальном коне я скачу во сне,

Меч пылающий подъемля.

Приглашение к турниру

Мне прислала королева:

До нее езды – три косых версты,

За Луной свернуть налево.

Так подайте хоть мне сухой ломоть,

Хоть какой-нибудь одежки!

Подойди, сестра, погляди – с утра

Бедный Том не ел ни крошки.

О «Короле Лире» Заметки переводчика

I

Существует мнение, которое часто выдается за аксиому, что переводы устаревают и каждые 50–70 лет должны заменяться на новые. Такое мнение кажется мне несправедливым. Плохие переводы действительно устаревают, причем не через пятьдесят лет, а уже на следующее утро. Но талантливые переводы не стареют, – наоборот, они покрываются благородной патиной времени. Если русские переводы Шекспира второй половины XIX века обветшали, то не из-за их «старины», но скорее потому, что время, когда они сделаны, было временем упадка поэтической культуры, передышки перед новым взлетом Серебряного века.