Поэты эпохи Возрождения - [22]

Когда бы столько ты дерзнул, чтоб на медведе спать,

Как спали мы вдвоем со Стаффордом. И все ж

Мы выспались (хвала Творцу!), и был ночлег хорош.

На этом завершу короткий свой отчет,

Что говорить, сей край студен, и дик его народ.

О прочем не пишу, остерегусь, увы! –

Чтоб ненароком не сломать пера и головы.

О том, что умолчал, ты догадайся сам,

И так уж много я рискнул доверить сим стихам.

Когда б не важность дел, я б размахнул пером

И без оглядки написал про все, что зрю кругом.

А впрочем, по когтям узнают львиный нрав:

Суди же, милый, о большом, о малом прочитав.

III Паркеру

Бумага и перо даны нам, милый друг,

Чтоб не ленились мы писать, как выпадет досуг.

Призыву долга вняв, любовь твою ценя,

Пишу тебе письмо, чтоб ты не упрекал меня.

И раз уж я судьбой на эту кинут мель

И занесен в далекий край, где не бывал досель,

То дам тебе отчет в рифмованных речах

О местных нравах и других диковинных вещах.

Русин сложеньем толст, у большинства живот

Подобьем грузного мешка свисает на перед.

Лицом они круглы, а цвет лица багров –

Должно быть, это от печей и духоты домов.

А волосы они иль бреют, иль стригут,

Свободных локонов, как мы, никто не носит тут.

Лишь если на кого гнев царский навлечен,

Тот не стрижет своих волос, покуда не прощен.

Косятся на него, и понимает всяк:

Нестриженая голова – опалы царской знак,

Кто хочет отвратить немилость или казнь,

Остережется лохмачу выказывать приязнь.

Одежды их мрачны, нехороши на вид,

Большая шапка, что торчком на голове стоит,

Зовется Колпаком, а брыжей вовсе нет,

На знатных только воротник случается надет,

Расшитый жемчугом, – Rubaska, говорят.

Рубахи русские длинны, едва ли не до пят,

Поверх рубах – кафтан, пошит на здешний вкус,

Зовется Odnoradka он, а вместо бриджей русс

Имеет грубые Portki, замена не красна:

Они без гульфика совсем и сделаны из льна.

У руссов на ногах напялены чулки,

Железом острым на носках подбиты сапоги,

А сверху всех одежд есть Shuba для тепла –

Она пошита из мехов и очень тяжела.

Застежки на груди – из шелковых шнурков

Или серебряных крючков (смотря доход каков).

А люди победней – те носят вместо Шуб

Так называемый Armyak, наряд довольно груб,

Длиною до сапог. Вот так русин одет.

Богатый ездит тут верхом, слуга бежит вослед.

Отличье Казака – шлем войлочный, простой,

Не блещет сбруя у коня особой красотой.

Поводья без украс, уздечка без удил,

Широкое седло – чтобы конь, вспотев, не замочил

Коленей ездока; чепрак у них длинней

И шире наших, стремена подтянуты сильней.

И это для того, что если в поле вдруг

Погонится за руссом враг, – он схватится за лук

И, вывернувшись вбок, так выстрелит с седла,

Что прямо на скаку сразит врага его стрела.

Лук русский невелик и тем с турецким схож,

Но худо, если на прицел к нему ты попадешь.

Из дерева сложен, из жил и из коры,

Презлые стрелы мечет он, нещадны и остры.

Подковы в сей стране обычно не в ходу,

Ну разве что когда придет нужда скакать по льду

Через замерзший ток – да, зимний путь непрост.

Здесь лошади проходят в день по восемьдесят верст –

Без всяких шпор, заметь! А если норовист

Иной скакун или ленив, русин подымет хлыст

И образумит так, что сразу кончен спор:

Вот почему на сапогах они не носят шпор.

Тут шахматы в чести, почти любой простак

Вам мигом даст и шах и мат – он навострился так.

И в кости поиграть русин всегда не прочь,

И знатный муж, и нищеброд до них равно охоч.

Их кости меньше тех, к которым ты привык,

Их не трясут, а мечут так, и сразу слышен крик,

И спор, и брань – хотя; по мненью моему,

Где нужны сметка и расчет, горячность ни к чему.

Русс может проиграть кафтан, седло, коня –

Все на кон ставит он легко, именья не ценя.

Хотел бы я, мой друг, чтоб ты тут побывал

И за игрою скучный день со мною скоротал.

Но нет, в отчизне жить, поверь, куда милей,

Чем обитать в чужой стране средь грубых дикарей.

И сам я не пойму, зачем сменили мы

Свой дом на сей Полярный край, обитель льдов и тьмы,

Дикарскую страну, где власть Закона спит

И только самовластный Царь прощает и казнит

По прихоти своей, и часто без вины.

А впрочем, мы монарших дел касаться не должны.

Домысли сам, мой друг, как жить в таких краях,

Где беззаконие – закон и всеми правит страх,

Где даже богачи не знают, что их ждет –

Казнь или милость – и кому наследство перейдет.

Таков обычай тут: именье и земля

Идут не старшему в роду, а в руки короля.

Не верится тебе? – В сомненье как не впасть!

Но это так – исхода нет, на все монаршья власть.

Ты помнишь о судьбе Тарквиния-царя,

Что правил Римом? Мне о нем подумалось не зря.

Страна, где произвол – единственный закон,

Обречена большим бедам, и царь в ней обречен.

Нелепая земля! Не рассказать, мой друг,

Как много странного всего и дикого вокруг.

Как холод лют, и груб народ, и государь суров,

Какое множество везде монахов и попов!

Хитры, как турки, люди тут, обычаи чудны,

Распутны жены, а дома молитв осквернены

Кумирами в таком числе, что впору вон бежать.

Всего, что я перевидал, пером не описать.

Я мог бы с руссами сравнить ирландцев-дикарей,

Да трудно выбрать, кто из них свирепей и грубей.

Коль хочешь выслушать совет, то мой совет таков:

Держись подальше, дорогой, от варварских краев,

На борт шатучий не ступай, стремясь увидеть свет: