Поэты эпохи Возрождения - [21]

Такого пустосвятства, друг, нигде не отыскать.

Тут ездят все верхом – и господин, и раб,

И даже, что для нас чудно, немало дев и баб.

В одеже яркий цвет предпочитают тут,

Кто побогаче – в сапожки на каблуках обут.

Все женщины – в серьгах, и в том тщеславье их,

Чтобы украса их была украснее других.

Осанкою важны, на лицах – строгой чин,

Но склонны к плотскому греху, к распутству без причин.

Средь них, кажись, никто и не почтет за грех

Чужое ложе осквернить для собственных утех.

Зато презренный тот невежа и грубьян,

Кто денег не дает жене купить себе румян –

Румян, белил, помад и дорогих мастей

Для щек немытых, для бровей, для губ и всех частей.

И честная жена (коль можно честных жен

Меж них сыскать) не отстает, хоть людям и смешон

Известки на щеках чуть не в два пальца слой:

Блудница грязь, не поскупясь, замазала сурьмой.

Но те, что половчей, весьма изощрены,

Хоть слой белил на коже их не меньшей толщины,

Так намалеван он хитро, не напоказ,

Что может обмануть легко и самый острый глаз.

Дивился я не раз, какая блажь, Бог весть,

Их нудит лица залеплять, живьем в духовку лезть,

Когда и без того, хоть в будничные дни,

Как в Пасху или под венец, разряжены они.

Сдается, русский муж имеет свой барыш

С их гордости: в таком плену с чужим не пошалишь!

Здесь, Даней дорогой, кончаю я писать,

Мужчин и женщин сей земли хотел я описать.

О прочих же вещах (какие видел сам)

Позднее расскажу тебе или другим друзьям,

Дам честный я отчет про весь Российский край;

Засим расстанемся, мой друг; будь счастлив – и прощай!

II Спенсеру

Есть ложные друзья, у них простой закон:

Как с глаз долой любезный друг, так и из сердца вон.

Но я тебя любил не ложно, всей душой,

Досадой горькой было мне прощание с тобой.

Не упрекай, мой друг, что я тебя забыл,

Письмо докажет лучше слов, что я таков, как был.

Я вспоминаю день, когда я уезжал,

В последний миг, шагнув ко мне, ты крепко руку сжал

И попросил одно: пиши, не забывай,

Пришли мне весть, каким нашел ты тот далекий край.

Сей край зело велик, лесов дремучих тьма,

Но сеять мало годных мест, земля скудна весьма.

Все глина да песок да неудобья тут,

Хотя и сеют тут зерно, да слишком рано жнут.

И сушат хлеб в снопах, спеша, чтобы скорей,

До наступленья первых стуж, убрать его с полей.

Зимой тут холод лют, морозы таковы,

Что всюду лед, и не сыскать в лугах клочка травы.

Тогда коров, овец и весь домашний скот

Мужик к себе заводит в дом и пуще глаз блюдет,

И кормит, и хранит под крышей до весны,

Когда ни клеть, ни теплый кров им больше не нужны.

Семь месяцев зима, и холод столь велик,

Что только в мае на поля идет пахать мужик.

Кто умер той порой, богат иль беден он,

В гробу из шкур до теплых дней лежит непогребен.

Причину же сего нетрудно объяснить:

Земля зимою как скала, ее не продолбить.

Хотя по всей стране так много леса тут,

Что будь ты нищим, а досок на гроб тебе найдут.

Быть может, что тебе, дружище, невдомек,

Как может тело, не гния, лежать немалый срок.

Поверь, что так и есть, разгадка же проста:

Тела усопших мертвецов скрепляет мерзлота,

И вплоть до вешних дней, закоченев как пни,

Без удрученья для живых, покоятся они.

Скажу уж заодно о том, каков их скот,

С английскою скотиной он в сравненье не идет.

Коровы и быки – сплошная мелкота,

Вкус у говяды водянист, бифштексу не чета.

Овечки так худы, что жалость – видеть их.

Зато вокруг обилье птиц, болотных и лесных.

Дичь есть, но вот беда, во всей их стороне

Не сыщется ни одного, кто знал бы толк в стряпне.

О вертеле никто здесь даже не слыхал,

Любую дичь суют в горшок – да в печь, и кончен бал.

Ни кружек нет у них, ни оловянных блюд.

Березовые чашки сплошь, из них едят и пьют.

Всегда у мужика на поясе висит

Березовая ложка, нож, – и это им не стыд,

Ведь даже знатный русс в одежде дорогой,

И тот – без ложки и ножа из дома ни ногой.

Дома их, доложу, не очень велики,

Но для того, что тут зимой сугробы высоки,

И от больших снегов кругом белым-бело,

Жилища ставят на холмах, чтоб их не занесло.

Тут камень не в ходу, взамен его мужик

Из бревен складывает дом, скрепляя их впритык.

А между бревен он упихивает мох,

Чтобы не дуло из щелей, – обычай сей неплох.

Вершат досками сруб, а сверх того – корой,

Чтоб защититься от дождя и слякоти сырой.

На случай сильных стуж в любой светелке печь,

Дрова дешевые у них, так можно много жечь.

Английского стекла тут не заведено,

Но камень есть такой Sluda, чтобы вставлять в окно.

Нетрудно получить его тончайший слой,

Он расщепляется легко, сшивается иглой

И, раму обрядя, дает изрядный свет:

Сей камень дешев и хорош, в нем недостатка нет.

Главнейший угол тот, где бог у них висит,

Хозяин дома никогда в том месте не сидит.

Когда же входит гость почетный в этот дом,

Он должен кланяться сперва и богу бить челом.

Его сажают там и могут на ночлег

Под самым богом поместить, коль важный человек.

Чтоб спать, медвежий мех ему хозяин даст,

А что под голову подкласть, уж кто во что горазд –

Хоть сумку, хоть седло. Таков обычай тут,

Не стелют руссы простыней, подушек не кладут.

Я много размышлял, мой друг, на сей предмет,

Ведь в мягком пухе и в пере у них нехватки нет.

Настолько, видно, жизнь сурова в их стране,

Что опасаются они изнежиться во сне.

Вот (часто думал я) тебе б тут побывать, –