Поэты эпохи Возрождения - [129]

Моему благородному другу мистеру Ричарду Лавлейсу на книгу его стихов

С тех давних пор, как с музой вы сдружились,

Век выродился, нравы изменились.

На каждом – духа общего печать:

Заразы времени не избежать!

Когда-то не было пути иного

К признанию, чем искреннее слово.

Был тот хвалим, кто не жалел похвал,

Кто не венчался лавром, а венчал.

Честь оказать считалось делом чести.

Но простодушье кануло без вести.

Увы, теперь другие времена,

В умах кипит гражданская война,

Признанье, славу добывают с бою,

Возвышен тот, кто всех сравнял с землею,

И каждый свежий цвет, и каждый плод

Завистливая гусеница жрет.

Я вижу этой саранчи скопленье,

Идущей на поэта в наступленье, –

Пиявок, слухоловок и слепней,

Бумажных крыс, ночных нетопырей,

Злых цензоров, впивающихся в книгу,

Как бы ища преступную интригу

В любой строке, – язвительных судей,

Что всякой консистории лютей.

Всю желчь свою и злобу языкасту

Они обрушат на твою «Лукасту».

Забьет тревогу бдительный зоил:

Мол, ты свободу слова извратил.

Другой, глядишь, потребует ареста

Для книги, а певца – вернуть на место,

Зане со шпагой пел он красоту

И подписал петицию не ту.

Но лишь прекрасный пол о том узнает,

Что Лавлейсу опасность угрожает –

Их Лавлейсу, кумиру и певцу,

Таланту лучшему и храбрецу,

Сжимавшему так яро меч железный,

Так нежно – ручку женщины прелестной, –

Они в атаку бросятся без лат

И своего поэта защитят.

А самая прекрасная меж ними,

Решив, что сам я – заодно с другими,

В меня вонзила взгляд острей клинка

(Ей ведомо, как эта боль сладка!).

«Нет! – я вскричал, – напрасно не казни ты:

Я насмерть встану для его защиты!»

Но тот, кто взыскан славою, стоит

Превыше всех обид и всех защит.

Ему – мужей достойных одобренье

И милых нимф любовь и поклоненье.

Глаза и слезы

Сколь мудро это устроенье,

Что для рыданья и для зренья

Одной и той же парой глаз

Природа наградила нас.

Кумирам ложным взоры верят;

Лишь слезы, падая, измерят,

Как по отвесу и шнуру,

Превознесенное в миру.

Две капли, что печаль сначала

На зыбких чашах глаз качала,

Дабы отвесить их сполна, –

Вот радостей моих цена.

Весь мир, вся жизнь с ее красами –

Все растворяется слезами;

И плавится любой алмаз

В горячем тигле наших глаз.

Блуждая взорами по саду,

Везде ища себе усладу,

Из всех цветов, из всех красот

Что извлеку? – лишь слезный мед!

Так солнце мир огнем сжигает,

На элементы разлагает,

Чтоб, квинтэссенцию найдя,

Излить ее – струей дождя.

Блажен рыдающий в печали,

Ему видны другие дали;

Росою скорбный взор омыв,

Да станет мудр и прозорлив.

Не так ли древле Магдалина

Спасителя и господина

Пленила влажной цепью сей

Своих пролившихся очей?

Прекрасней парусов раздутых,

Когда домой ветра влекут их,

И персей дев, и пышных роз –

Глаза, набухшие от слез.

Желаний жар и пламя блуда –

Все побеждает их остуда;

И даже громовержца гнев

В сих волнах гаснет, зашипев.

И ладан, чтимый небесами,

Припомни! – сотворен слезами.

В ночи на звезды оглянись:

Горит заплаканная высь!

Одни людские очи годны

Для требы этой благородной:

Способна всяка тварь взирать,

Но только человек – рыдать.

Прихлынь же вновь, потоп могучий,

Пролейтесь, ливневые тучи,

Преобразите сушь в моря,

Двойные шлюзы отворя!

В бурлящем омуте глубоком

Смешайтесь вновь, поток с истоком,

Чтоб все слилось в один хаос

Глаз плачущих и зрячих слез!

Юная любовь

Ангел мой, иди сюда,

Дай тебя поцеловать:

В наши разные года

Нас не станут ревновать.

Хорошо к летам твоим

Старость пристегнуть шутя;

Без оглядки мы шалим,

Словно нянька и дитя.

Так резва и так юна,

Радость у тебя в крови;

Для греха ты зелена,

Но созрела для любви.

Разве только лишь быка

Просит в жертву Купидон?

С радостью наверняка

И ягненка примет он.

Ты увянешь, может быть,

Не отпраздновав расцвет;

Но умеющим любить

Не страшны угрозы лет.

Чем бы ни дразнило нас

Время – добрым или злым,

Предвосхитим добрый час

Или злой – опередим.

Дабы избежать вреда

От интриг и мятежей,

В колыбели иногда

Коронуют королей.

Так, друг друга увенчав,

Будем царствовать вдвоем,

А ревнующих держав

Притязанья отметем!

Сад

Как людям суемудрым любо

Венками лавра, пальмы, дуба,

Гордясь, венчать себе главу,

На эту скудную листву,

На эти жалкие тенёты

Сменяв тенистые щедроты

Всех рощ и всех земных садов –

В гирляндах листьев и плодов!

Здесь я обрел покой желанный,

С любезной простотой слиянный;

Увы! Я их найти не мог

На поприще земных тревог.

Мир человеческий – пустыня,

Лишь здесь и жизнь и благостыня,

Где над безлюдьем ты царишь,

Священнодейственная тишь!

Ни белизна, ни багряница

С зеленым цветом не сравнится.

Влюбленные кору дерев

Терзают именами дев.

Глупцы! Пред этой красотою

Возможно ль обольщаться тою?

Или под сенью этих крон

Древесных не твердить имен?

Здесь нам спасенье от напасти,

Прибежище от лютой страсти;

Под шелест этих опахал

Пыл и в бессмертных утихал:

Так Дафна перед Аполлоном

Взметнулась деревцем зеленым,

И Пана остудил тростник,

Едва Сирингу он настиг.

В каких купаюсь я соблазнах!

В глазах рябит от яблок красных,

И виноград сладчайший сам

Льнет гроздами к моим устам,

Лимоны, груши с веток рвутся

И сами в руки отдаются;

Брожу среди чудес и – ах! –

Валюсь, запутавшись в цветах.

А между тем воображенье

Мне шлет иное наслажденье:

Воображенье – океан,

Где каждой вещи образ дан;

Оно творит в своей стихии

Пространства и моря другие;