Поэты эпохи Возрождения - [107]

XVI

Немой, он обладал подобьем рта,

Подобьем глаз, ушей и живота,

И новых стран владетель и воитель,

Стоял, увенчан лиственным венком

С плодами ярко-красными на нем,

Как стоя погребенный победитель

В могиле. Такова была обитель

Души, что ныне обреталась тут –

В сем корне мандрагоровом приют

Найдя; не зря его, как панацею, чтут.

XVII

Но не любви теперь он жертвой стал:

Младенец Евин по ночам не спал,

Не просыхал от слез ни на минутку;

И Ева, зная свойства многих трав,

Решила, мандрагору отыскав,

Отваром корня исцелить малютку.

Такую с нами Рок играет шутку:

Кто благ, тот умирает в цвете лет,

Сорняк же, от которого лишь вред,

Переживает всех – ему и горя нет.

XVIII

Итак Душа, пробыв три дня подряд

В подземной тьме, где звезды не горят,

Летит на волю, жмурясь с непривычки;

Но провиденья жесткая рука

Вновь: цап! – ее хватает за бока

И заключает в беленьком яичке,

Доверив хлопотливой маме-птичке

Сидеть над гнездышком, пока отец

Приносит мух, и ждать, когда птенец

Проклюнет скорлупу и выйдет наконец.

XIX

И вот на свет явился Воробей;

На нем еще, как зубки у детей,

Мучительно прорезывались перья;

В пушку каком-то, хлипок, некрасив,

Голодный клюв свой жалобно раскрыв

И черным глазом, полным недоверья,

Косясь вокруг, он пискнул: мол, теперь я

Хочу поесть! Отец взмахнул крылом

И кинулся сквозь ветки напролом

Скорей жучков ловить, носить добычу в дом.

XX

Мир молод был; все в нем входило в сок

И созревало в небывалый срок;

И вот уже наш прыткий Воробьенок

В лесу и в поле, где ни встретит их,

Без счета треплет глупых воробьих,

Не различая теток и сестренок;

И брошенные не пищат вдогонок,

Пусть даже он изменит без стыда

На их глазах – и это не беда:

Уж я себе, дружок, дружка найду всегда.

XXI

В те дни не ограничивал закон

Свободу в выборе мужей и жен;

Душа, в своей гостинице летучей,

И тело, радуясь избытку сил,

Резвятся, расточая юный пыл

И за вихор хватая всякий случай;

Но день пришел расплаты неминучей:

И впрямь: тот живота не сбережет,

Кто на подружек тратит кровь и пот, –

Три года не прошло, как он уже банкрот.

XXII

А мог бы жить да жить! В те времена

Еще не знали, как на горсть пшена

Словить коварно мелкого жуира;

Еще не выдумали ни силков,

Ни сеток, ни предательских манков,

Что губят вольных жителей эфира.

Но предпочел он с жизненного пира

Уйти до срока, промотав, как клад,

Три года, чем пятнадцать лет подряд

Жить, заповеди чтя, плодя послушных чад.

XXIII

Итак, едва наш резвый Воробей

Отпрыгался, Душа, еще резвей,

Умчалась к ближней речке неглубокой,

Где на песчаной отмели, у дна,

Икринка женская оживлена

Была мужской кочующей молокой;

И вот, былою утомясь морокой,

Душа вселилась в кроткого малька,

Расправила два гибких плавничка

И погребла вперед – как лодочка, легка.

XXIV

Но тут, как бриг на полных парусах,

Свой образ в отраженных небесах

Следя – и шею гордо выгибая,

Прекрасный Лебедь мимо проплывал,

Он, мнилось, все земное презирал,

Белейшей в мире белизной блистая:

И что ему рыбешек низких стая?

И вдруг – малек наш даже не успел

Моргнуть, как в клюв прожорливый влетел:

Бедняга, он погиб – хотя остался цел.

XXV

Тюрьма Души теперь сама в тюрьме,

Она должна в двойной томиться тьме

На положении вульгарной пищи;

Пока лебяжьего желудка пыл

Ограды внутренней не растопил:

Тогда, лишившись своего жилища,

Она летит как пар – и снова ищет

Пристанища, но выбор небогат;

Что рыбья жизнь? Гнетущ ее уклад:

За то, что ты молчишь, тебя же и едят.

XXVI

И вот рыбешка-крошка – новый дом

Души – вильнула маленьким хвостом

И поплыла, без видимых усилий,

Вниз по дорожке гладкой водяной –

Да прямо в сеть! – по счастью, с ячеей

Широкой, ибо в те поры ловили

Лишь крупных рыб, а мелюзгу щадили;

И видит: щука, разевая пасть,

Грозит и хочет на нее напасть

(Сама в плену), но злых не учит и напасть.

XXVII

Но вовремя пустившись наутек

(Наказан в кои веки был порок!),

Двойного лиха рыбка избежала,

Едва дыша; а чем дыша – как знать?

Выпрыгивала ль воздуха набрать

Иль разряженною водой дышала

От внутреннего жара-поддувала –

Не знаю и сказать вам не рискну…

Но приплыла она на глубину,

Где встретил пресный ток соленую волну.

XXVIII

Вода не скрыть способна что-нибудь,

А лишь преувеличить и раздуть;

Пока рыбешка наша в рассужденье,

Куда ей плыть, застыла меж зыбей, –

Морская Чайка, углядев трофей,

Решила прекратить ее сомненья

И, выхватив из плавного теченья,

Ввысь унесла: так низкий вознесен

Бывает милостью больших персон –

Когда персоны зрят в том пользу и резон.

XXIX

Дивлюсь, за что так ополчился свет

На рыб? Кому от них малейший вред?

На рыбаков они не нападают,

Не нарушают шумом их покой;

С утра в лесу туманном над рекой

Зверей в засаде не подстерегают,

И птенчиков из гнезд не похищают:

Зачем же все стремятся их известь

И поедом едят – и даже есть

Закон, что в Пост должны мы только рыбу есть?

XXX

Вдруг сильный ветер с берега подул,

Он в спину нашу Чайку подтолкнул

И в бездну бурную повлек… Обжоре

Все нипочем, пока хорош улов, –

Но слишком далеко от берегов

Ее снесло: одна в бескрайнем море,

Она в холодном сгинула просторе.

Двум душам тут расстаться довелось –

Ловца и жертвы – и умчаться врозь;

Последуем за той, с кого все началось.

XXXI

Вселившись снова в рыбий эмбрион,

Душа росла, росла… раз в миллион

Усерднее, чем прежде, и скорее –