Поэты эпохи Возрождения - [106]

I

Пою Души бессмертной путь земной

В обличьях многих, данных ей судьбой, –

От райского плода до человека.

Пою миров младенческий рассвет,

И зрелый день, и вечер дряхлых лет –

С того халдеев золотого века,

Что персов серебром и медью грека

Сменился, и железом римских пик.

Мой труд, как столп, воздвигнется велик,

Да перевесит он все, кроме Книги книг.

II

Не возгордись могуществом своим

Пред нею, о небесный Пилигрим,

Зрачок небес, блуждающий над миром;

Ты утром пьешь Востока аромат,

Обедаешь средь облачных прохлад

Над Сеной, Темзой иль Гвадалквивиром

И в Эльдорадо день кончаешь пиром:

Не больше стран ты видел с выcоты,

Чем та, что до тебя пришла из темноты

За день – и будет жить, когда погаснешь ты.

III

Скажи, священный Янус, что собрал

На корабле своем (он был не мал)

Всех птиц, зверей и ползающих тварей,

Вмещал ли твой странноприимный бот,

В котором спасся человечий род,

Садок вождей, вельмож и государей,

Плавучий храм твой, хлев, колледж, виварий –

Так много тел, шумящих вразнобой,

Как эта искра горняя собой

Живила – и вела дорогою земной?

IV

Судьба, наместник Божий на земле,

Никто не видел на твоем челе

Морщин улыбки праздной или гнева;

Зане ты знаешь сроки и пути –

Молю, открой страницу и прочти,

Какой мне плод сулит познанья Древо,

Чтоб, не сбиваясь вправо или влево,

Я шел по миру, зная наперед,

Куда меня рука небес ведет

И что меня в конце паломничества ждет.

V

Шесть пятилетий жизни промотав,

Я обещаю свой сменить устав,

И если будет Книга благосклонна

И мне удастся избежать сетей

Плотских и государственных страстей,

Цепей недуга и когтей закона,

Ума растраты и души урона

Не допущу; чтобы, когда впотьмах

Могила примет свой законный прах,

Достался ей в мужья муж, а не вертопрах.

VI

Но если дни мои судьба продлит,

Пусть океан бушует и бурлит,

Пусть бездна неизвестностью чревата –

Один, среди безмерности морей,

Я проплыву с поэмою моей

Весь круг земной, с востока до заката,

И якорь, поднятый в струях Евфрата,

Я брошу в Темзы хладную волну

И паруса усталые сверну,

Когда из райских стран до дома дотяну.

VII

Узнайте же: великая Душа,

Что ныне, нашим воздухом дыша,

Живет – и движет дланью и устами,

Что движут всеми нами, как Луна –

Волной, – та, что в иные времена

Играла царствами и племенами,

Для коей Магомет и Лютер сами

Являлись плоти временной тюрьмой, –

Земную форму обрела впервой

В Раю, и был смирен ее приют земной.

VIII

Смирен? Нет, славен был, в конце концов,

Когда верна догадка мудрецов,

Что Крест, кручина наша и отрада,

На коем был пленен Владыка Сил,

Что, сам безгрешный, все грехи вместил,

Бессмертный, смерть испил, как чашу яда,

Стоял на том заветном месте Сада,

Где волею священной был взращен

Плод – и от алчных взоров защищен,

В котором та Душа вкушала первый сон.

IX

Cей плод висел, сверкая, на суку,

Рожденный сразу зрелым и в соку,

Ни птицею, ни зверем не початый;

Но змей, который лазил в старину,

А ныне должен за свою вину

На брюхе ползать, соблазнил, проклятый

(За что мы ныне платим страшной платой)

Жену, родив, сгубившую свой род,

И муж за ней вкусил коварный плод:

Возмездье было в нем – хлад, смерть и горький пот.

X

Так женщина сгубила всех мужчин –

И губит вновь, от сходственных причин,

Хотя по одному. Мать отравила

Исток, а дочки портят ручейки

И, возмутив, заводят в тупики.

Утратив путь, мы вопием уныло:

О судьи, как же так? она грешила –

А нас казнят? Но хуже казней всех

Знать это – и опять влюбляться в тех,

Что нас влекут в ярмо, ввергают в скорбь и грех.

XI

Отрава проникает в нас всерьез,

И уж дерзаем мы задать вопрос

(Кощунственный): как это Бог поставил

Такой закон, что Божья тварь его

Могла переступить? И отчего

Невинных он от мести не избавил?

Ни Ева же, ни змей не знали правил,

И нет того в Писанье, что Адам

Рвал яблоко иль знал, откуда там

Оно взялось. Но казнь – ему, и ей, и нам.

XII

А впрочем, сохрани, небесный Дух,

От суетного повторенья вслух

Дум суемудрых – пусть они уймутся;

Как шалуны, что тешатся порой

Летучих мыльных шариков игрой,

Их вытянув тростинкою из блюдца,

Они всенепременно обольются.

А спорить попусту с еретиком –

Как ветер к мельнице носить мешком:

Покончить дланью с ним верней, чем языком.

XIII

Итак, в сей миг, когда коварный змей,

В тот плод вцепившись лапою своей,

Порвал сосуды нежные и трубки,

Его питавшие, и тем лишил

Ребенка сока материнских жил, –

Душа умчалась прочь, быстрей голубки

Иль молнии (тут все сравненья хрупки),

И в темный, влажный улетев овраг,

Сквозь трещины земные, как сквозняк,

Проникла вглубь – и там вселилась в некий Злак.

XIV

И он, еще не Злак, а Корешок,

Очнувшись, вырос сразу на вершок

И дальше стал пихаться и стремиться;

Как воздух вытесняется всегда

Водой, так твердым веществом вода,

И уступила рыхлая темница.

Так у дворца порой народ стеснится:

Монархиню узреть – завидна честь,

В толпе и горностаю не пролезть;

Но крикнут: «Расступись!» – и вот уж место есть.

XV

Он выпростал наружу две руки –

И расщепились руки-корешки

На пальцы – крохотней, чем у дитяти;

Пошевелил затекшею ногой

Чуть-чуть – сперва одной, потом другой,

Как лежебока на своей кровати.

Он с первых дней был волосат – и кстати:

Зане ему дана двойная власть

В делах любви (и благо и напасть) –

Плодами разжигать, гасить листами страсть.