Поэты 1880–1890-х годов - [67]

Где печаль над крылатой мечтой не властна,

Где лишь море, да небо, да ночь, да луна!

<1894>

197. В ГУРЗУФЕ

Посвящается памяти Пушкина

Он был когда-то здесь; на склоне этих гор

Стоял он в царственном раздумьи; это море

Влекло его мечты в неведомый простор

И отражалося в подъятом к солнцу взоре.

На этом берегу, в соседстве диких скал,

Беглец толпы людской, лишь волн внимая шуму,

Свою великую в тиши он думал думу

И песни вольные в мечтаньях создавал.

Те песни разнеслись по свету, и доныне

В сердцах избранников они звучат… а он,

Певец земли родной, погиб, людской гордыней,

Отравой клеветы и завистью сражен.

В холодном сумраке безвременной могилы

На дальнем севере, под снежной пеленой,

Лежит он — и доднесь презренные зоилы

Святыню имени его сквернят хулой.

Но сердцу верится, что в царстве вечной ночи

Певцу невнятен шум житейской суеты;

Что, сквозь могильный сон, души бессмертной очи

Доступны лишь лучам бессмертной красоты;

Что, может быть, сюда, на этот склон оврага,

Где верные ему платан и кипарис

Под небом голубым и солнцем разрослись,

Где дремлют старые утесы Аю-дага, —

Певца святая тень приносится порой

Вдали земных сует, страстей, обид и горя,

Как некогда, смотреть в простор безбрежный моря,

С волнами говорить и слушать их прибой.

<1894>

198. «День кончен, ночь идет, — страшусь я этой ночи!..»

День кончен, ночь идет, — страшусь я этой ночи!

Я знаю: тихий сон в приют мой не слетит,

И будет мрак ее смотреть мне прямо в очи,

И тишина ее со мной заговорит.

О чем заговорит? Какой коснется раны

В заветном тайнике души моей больной?

Какие озарит в ней бездны и туманы?

Какие призраки поставит предо мной?

Что вновь она создаст? Что прежнее разрушит?

В какую глубину свой бросит взор немой?

Всё — тайна в ней! Но страх томит меня и душит

Пред этой шепчущей и зрячей темнотой.

О сон, покрой меня ревнивыми крылами!

О бред, зажги вокруг победные лучи!

Явись, желанный лик, и стань перед очами,

Чтоб тьмы мне не видать… О ночь, молчи, молчи!

<1894>

199. «Не в ласке девственной лазури…»

Не в ласке девственной лазури

И не в лобзаньях тьмы ночной —

В огнях грозы и в стонах бури

Мне внятен вечности покой.

Сквозь шум и вихрь стихий мятежных,

Сквозь знойной страсти вопль и бред

Ясней он шлет с высот безбрежных

Свой всепрощающий привет.

И чем больнее буря стонет,

Чем злее страсть, безумней сны,

Тем безвозвратней, глубже тонет

Душа в блаженстве тишины!

<1894>

200. «В моей душе уж вечереет…»

В моей душе уж вечереет,

Последний гаснет отблеск дня,

И близкой ночи сумрак веет

Струей холодной на меня.

Но встреча с юностью счастливой,

Ее веселье, смех и шум

Порой живят волной шумливой

Печальный мрак вечерних дум.

Участным взором я встречаю

Ту мимолетную волну

И, ей любуясь, вспоминаю

Свою далекую весну.

<1894>

201. В САДАХ ИТАЛИИ

Если ждет твое сердце любви — поспешай

В тот излюбленный солнцем, пленительный край,

Где у склонов цветущих прибрежий и гор

Расстилается моря лазурный простор,

Где красу юных пальм сторожит кипарис,

Где с землей небеса в томной неге слились.

Там недвижной теплынью окутанный день

Будет нежить мечтаний беспечную лень;

А крылатая, черная южная ночь

Обоймет… обольстит… и умчит тебя прочь

От забот и боязни, сомнений и слез

В звездный мир воплощенья несбыточных грез.

Этот мир… он — порыв, он — безумье, он — бред!

Ни минувшего в нем, ни грядущего нет!

Он, лобзая, молчит, потому что нет слов,

Чтобы выразить зной его пламенных снов;

К жизни робкого сердца, объятого тьмой,

Он прильнет лишь на миг… Но тот миг — будет твой!

<1903>

202. «В сонме поздних теней ты желанной звездой…»

В сонме поздних теней ты желанной звездой

Мне блеснула на миг — и пропала.

Эта ласка мечты, эта радость тобой

Словно песня в душе прозвучала.

Прозвучала и смолкла… И звук ее слов

Замер в далях ночных сновидений —

И опять надо мной лишь немых облаков

Пролетают тревожные тени.

В них луча твоего уж глазам не найти;

Кроткой песни потеряны звуки;

Умирая, слились и привет, и «прости»

В призрак встречи, любви и разлуки.

Но не властен я сердца мятеж превозмочь,

Жгучий пламень под пеплом таится,—

И тоска по тебе, как заря во всю ночь,

Не дает ни забыть, ни забыться!

<1904>

С. А. АНДРЕЕВСКИЙ

Сергей Аркадьевич Андреевский родился 29 декабря 1847 года в селе Александровка Славяносербского уезда Екатеринославской губернии. Отец его, Аркадий Степанович Андреевский[57], был председателем Екатеринославской казенной палаты; мать, Вера Николаевна, рожденная Герсеванова, принадлежала к родовитой и влиятельной по своим связям дворянской фамилии.

До девяти лет Андреевский жил на попечении своей прабабушки в большом барском доме, стоявшем на берегу Донца, в живописном селе Верхняя Гора, недалеко от Луганска. В доме было много дворни из крепостных — дворецкий, ключник, староста, нянька, прачка, булочница, птичница, коровница и т. п. Андреевский в раннем детстве застал еще нетронутый крепостной быт с его характерным колоритом.

Свою семью — отца, мать, сестру и братьев — Андреевский впервые увидел лишь при поступлении в Екатеринославскую гимназию. После окончания гимназического курса он, по решению отца, поступил на юридический факультет Харьковского университета. Студенческие годы Андреевского совпали с полосой общественного подъема 60-х годов, широким распространением просветительских идей в среде университетской молодежи. Андреевский писал впоследствии в «Книге о смерти»; «Всюду царствовали „положительное знание“ и „материя“. И мне было до слез жалко моего единого бога с его простым сотворением мира, с его незабвенными Адамом и Евой и первыми „земледельцами“… А кроме того, еще совсем недавно: Гете, вопрошавший „всесильного духа“, Байрон, грозивший небу, Пушкин, гармоничный, пылкий, душевный и глубокий, Лермонтов с его „Демоном“, с его взыванием к облакам и звездам, — куда же все это девалось!..»