Поэты 1790–1810-х годов - [161]

Был мой наставник и приятель;

Он колдунов, чертей любил,

И, признаюсь, ему в угоду,

Я принял новую методу;

Расина-трагика бранил,

Не смел Вольтера звать поэтом,

А восхищался я «Гамлетом»

И «Фауста» переводил.

Мне нужно было отступление:

Читателю я доказал,

Что службы долг мне не мешал

Любить и книги и ученье.

Теперь к Наташе я своей

В восторге сердца обращаюсь.

Вот месяц, как в деревне с ней

Живу и жизнью наслаждаюсь.

Хоть снег порхает по полям,

Мы с нею ре́звимся, гуляем,

При матушке, по вечерам,

Романы, повести читаем;

Старушка дремлет, и для нас

Тем лучше: тысячу я раз

У милой руку поцелую;

Она в невинности своей

Твердит, что я любезен ей;

Я весел, счастлив, торжествую!

Ах, без любви пустыня свет!

Однажды утром мне пакет

Приносят с почты; я читаю:

«Мой друг. Тебя уведомляю,

Что старика ты не убил:

Ему ты руку раздробил;

Он ранен, но в живых остался;

Во многом, к счастию, признался,

И я в Саратов буду с ним.

С тобой, товарищем моим,

Увижусь к радости сердечной.

Твой друг нелицемерный, вечный

                                     Валентин».

Я доброй матери моей

Прочел приятеля посланье.

«Исполни бог мое желанье! —

Она сказала. — Может, ей

Он и жених! Не правда ль, милый?

Стараться будем всею силой,

Чтоб он Наташу полюбил!

Он не богат, я это знаю,

Но честен, говорят, и мил;

А честность я предпочитаю

Богатству и чинам большим».

Я был в смущеньи, недвижим

И не сказал в ответ ни слова,

А милая была готова

Заплакать от таких речей.

Но, к счастью, капитан-исправник,

Великий краснобай, забавник,

На двор катит с женой своей,

Большой охотницей до чтенья,

Питомицей мадам Жарни.

«Скорее чаю и варенья, —

Кричит старушка, — вот они.

А, Петр Фомич, прошу садиться!

Аксинья Павловна, ко мне,

Поближе, только не чиниться.

Давно мы в здешней стороне

Гостей любезных не видали.

Прошу Парфена полюбить;

Надеюсь, вы о нем слыхали:

Он отпущен со мной пожить;

Господь старуху утешает».

И Петр Фомич меня тотчас

С восторгом к сердцу прижимает,

Жена учтиво приседает:

«Monsieur Храбров, мы ждали вас

С большим, поверьте, нетерпеньем!

Я слышала, что вы поэт!

Скажите, правда или нет?

Я очень занимаюсь чтеньем,

И романтизм меня пленил.

Недавно Ларина Татьяна

Мне подарила Калибана:

Ах, как он интересен, мил!

Заиры, Федры, Андромахи

Не в моде более у нас;

О них и наши альманахи

С презреньем говорят подчас».

— «Что, каково, — Фомич вскричал,—

Умом хозяйка щеголяет?

Неделю каждую журнал

Она недаром получает;

Язык французский ей знаком,

И розовый ее альбом

Наполнен разными стихами,

Рисунками и вензелями».

Но вот Наташа за столом

Чай ароматный разливает.

Франтиха с головы снимает

Московский щегольской берет;

«Подобного в уезде нет, —

Она с улыбкою сказала, —

Мадам Ле-Бур шлет всякий год

Мне кучу иностранных мод;

Но дорога несносно стала,

А с ней расстаться не могу,

В большом я живучи кругу».

Чай отпили, и ночевать

Остались гости дорогие;

Их должно было удержать:

Проезды осенью дурные,

И Петр Фомич, исправник наш,

Хоть должностью давненько правил,

Мостов же вовсе не исправил,

Свой наблюдая авантаж,

Иль прибыль, говоря по-русски;

Чтоб мне от рифмы не отстать,

Одно словечко написать

Осмелился я по-французски.

Ты смелость не почти виной,

Читатель благосклонный мой!

ГЛАВА 3

Питомица мадам Жарни,

Супруг ее и bon ami[285]

У нас довольно погостили,

И только чрез четыре дни

Мы их в Саратов отпустили.

Ах, сколько мы прочли стихов,

На сцену вызвав колдунов

Немецких, английских, шотландских,

Норвежских, шведских и лапландских.

И, в чертовщину углубясь,

С восторгом мы о ней читали;

Вкус тонкий и в твореньях связь

Мы сущим вздором почитали.

Еленой[286] Фаустовой быть

Аксинья Павловна желала,

Чего-то тайного искала

И не хотела говорить

О классиках она ни слова;

Но всей душой была готова

С рогами черта полюбить

И всю вселенну удивить

Рождением Эвфориона.

Исправник был другого тона:

Он слушал нас и всё зевал;

С старушкою в пикет играл,

И пунш ему был утешеньем.

Романсов русских нежным пеньем

Наташа забавляла нас.

«Ах, милая, как жаль, что вас

Мадам Тегиль петь не учила, —

Вздохнув, франтиха говорила, —

В Москве я пела и сама,

Но, к огорченью, всё забыла.

В провинции сойти с ума

Не мудрено от страшной скуки;

Я здесь четвертый год живу,

Всё как во сне, не наяву,

И не беру гитары в руки».

Вот как мы быстрые часы

С гостьми своими провождали;

Соседей клали на весы

И всех почти критиковали;

Так водится: людей хвалить

Трудней гораздо, чем бранить.

На святках предводитель Хватов

Дает огромный маскерад

И приглашает нас в Саратов.

Я приглашенью очень рад;

Но тамо милая со мною

Мазурку будет танцевать

И легкостью, и красотою

Всем нравиться и всех пленять.

Мы съехались, и полковая

На хорах музыка гремит;

Приличность и порядок зная,

Наш предводитель Неофит

Иванович, одетый греком,

Княгиню Милову ведет;

Танцуя польский, руку жмет;

Он самым модным человеком

У нас в губернии слывет

И, душ две тысячи имея,

Жать руки может не робея.

Аксинья Павловна со мной

Идет, жеманясь, в сарафане;

Супруг ее, в ямском кафтане,

С предлинной черной бородой,

Наташу подхватив, тащится

За маскарадною толпой;

Вбегает в залу и кружится

Кадриль пастушек, пастухов;

Губернский стряпчий Батраков

Является в усах гусаром;

Разносчик с ленточным товаром

Смешные делает прыжки

И дамам подает стишки.

Армяне, арлекины, турки