Поэтика пространства - [80]

Два пространства, внутреннее и внешнее, постоянно, если можно так выразиться, побуждают друг друга расти. Психологи правы, когда определяют пережитое пространство как эмоциональное пространство, однако это не помогает нам понять истоки грез о пространстве. Поэт преуспел больше: с помощью поэтического пространства ему удалось обнаружить внутреннее пространство, которое не замыкает нас в сфере эмоций. Эмоциональная окрашенность пространства может быть грустной или тягостной, но, как только она получает свое выражение, поэтическое выражение, грусть унимается, тяжесть уже не так давит. Поэтическое пространство, коль скоро оно получило свое выражение, обретает ценности экспансии. Оно относится к феноменологии приставки «экс». Таков, во всяком случае, тезис, к которому мы при любой возможности будем возвращаться, тезис, который мы подробно разберем в одной из наших следующих работ. А пока приведем в качестве доказательства небольшую цитату: когда поэт говорит мне:

Я знаю грусть с ароматом ананаса,

это означает: мне уже не так грустно, моя грусть смягчилась.

Мы чувствуем, как под воздействием поэтической пространственности, которая устанавливает связь между сокровенным миром души и бесконечным внешним простором, объединяя их в общей экспансии, зарождается величие. Рильке так сказал об этом:

«Для всех живых распахивается единственное пространство, сокровенное пространство мира…».

Здесь пространство предстает поэту как субъект глагола «распахиваться», то есть глагола, выражающего идею роста. Как только пространство становится ценностью – а существует ли бóльшая ценность, чем сокровенное? – оно начинает разрастаться. Пространство, наделенное ценностью, есть глагол; никогда, ни внутри нас, ни вне нас, величие не бывает «объектом».

Наделить своим поэтическим пространством какой-либо объект значит дать ему больше пространства, чем у него есть объективно, или, точнее, способствовать экспансии его внутреннего пространства. Для ясности напомним еще, как Джо Буске характеризует сокровенное пространство дерева: «Пространство – не вокруг дерева. Пространство внутри дерева, как мед бывает внутри улья». В царстве образов мед в улье не подчиняется элементарной диалектике содержимого и содержащего. Метафорический мед не позволяет запирать себя в улей. Здесь, в сокровенном пространстве дерева, мед – совсем не то же самое, что костный мозг. Это «мед дерева» придает аромат цветку. Он – внутреннее солнце дерева. Кто грезит о меде, тот знает, что мед – это сила, которая бывает поочередно концентрирующей и излучающей. Если внутреннее пространство дерева – это мед, то он дарует дереву «экспансию бесконечностей».

Разумеется, мы можем прочитать данную страницу Джо Буске, не останавливаясь на этом образе. Но если любишь заглянуть в глубины образа, сколько грез он у тебя вызовет! Даже сам философ пространства принимается мечтать. Если мы любим термины сложной метафизики, разве не можем мы сказать, что Джо Буске только что показал нам пространство-сущность, мед-пространство или пространство-мед? Каждому веществу – свое вместилище. Каждой субстанции – своя экстанция. Каждому веществу – завоевание своего пространства, своя способность к экспансии за пределы тех поверхностей, к которым хотели бы их привязать геометры.

Когда обдумаешь все это, начинает казаться, что два пространства – пространство сокровенного и пространство внешнего мира – созвучны друг другу из-за «необъятности», свойственной им обоим. Когда великое одиночество человека углубляется, две необъятности соприкасаются, смешиваются. В одном из писем Рильке всей душой тянется к «этому беспредельному одиночеству, когда каждый день превращается в целую жизнь, этому приобщению к вселенной, одним словом, этому пространству, пространству, которое хоть и невидимо, но все же может приютить человека и даже окружить его громадной толпой».

И насколько же конкретно это сосуществование вещей в пространстве, существование, которое мы дублируем сознанием нашего собственного существования. Лейбницевская тема пространства как места для сосуществования, нашла в Рильке своего поэта. В этой коэкзистенциальности каждый предмет, наделенный сокровенным пространством, становится центром всего пространства. Для каждого объекта далекое – это близкое, а горизонт так же реален, как и центр.

VII

В царстве образов тут не было бы противоречия, и одинаково восприимчивые души могли бы воспринимать диалектику центра и горизонта по-разному. В этой связи мы могли бы предложить так называемый тест равнины, позволяющий выявить различные представления о бесконечности.

На одном краю теста следовало бы расположить то, что Рильке кратко выразил в необъятной по значению фразе: «Равнина – это чувство, от которого мы растем». Эта теорема по эстетической антропологии сформулирована с такой четкостью, что мы чувствуем, как перед нами постепенно обозначается коррелятивная теорема, которую мы могли сформулировать в следующих словах: всякое чувство, от которого мы растем, способствует уплощению нашего положения в мире.

На другом краю теста мы поместили бы цитату из Анри Боско