Поэтика пространства - [68]

Естественно, сидя в ухе лошади, Мальчик-с-пальчик говорит ей «Но!» и «Тпру!». Он – центр принятия решений, в который грезы воли превращают нас в тесном пространстве. Мы уже говорили выше, что крошечное – прибежище великого. Если у нас возникнет динамическое сближение с активным Мальчиком-с-пальчик, крошечное обретет статус прибежища первозданной силы. Какой-нибудь картезианец сказал бы – если бы картезианцы умели шутить, – что в этой истории Мальчик-с-пальчик – мозговая желёзка телеги. Так или иначе, ничтожное здесь повелевает могучими силами, малое властвует над большим. Когда Мальчик-с-пальчик приказывает, лошади, плугу и пахарю остается лишь повиноваться. И чем точнее эти подчиненные существа будут исполнять его приказы, тем ровнее выйдет борозда.

Мальчик-с-пальчик чувствует себя как дома в лошадином ухе, у входа в полость, где рождается звук. Он – ухо внутри уха. Здесь, в сказке, параллельно иллюстрирующим ее визуальным образам действует то, что в следующем абзаце мы назовем миниатюрой звука. В самом деле, сказка приглашает читателя опуститься ниже границы слышимого, слушать с помощью нашего воображения. Мальчик-с– пальчик расположился в ухе лошади, чтобы иметь возможность говорить тихо, но приказывать громко, голосом, которого не слышит никто, кроме тех, кто должен «слушать» своего властелина. Слово «слушать» употребляется здесь в обоих значениях – «слышать» и «повиноваться». Но ведь в звуковой миниатюре, иллюстрирующей нашу легенду, при минимальной силе звука двойной смысл приобретает особую мягкость воздействия.

Этот Мальчик-с-пальчик, силой ума и воли управляющий пахотой, кажется нам очень далеким от Мальчика-с-пальчик нашего детства. И все же он находится на одной линии со сказками, которые, при содействии Гастона Париса, большого знатока первозданности, помогут нам добраться до первозданной легенды.

По мнению Гастона Париса, ключ к легенде о Мальчике-с-пальчик – как и ко многим другим легендам – находится на небе: это Мальчик – с-пальчик правит колесницей Большой Медведицы. Гастон Парис заметил, что во многих странах маленькую звездочку, находящуюся над созвездием Большой Медведицы, называют Мальчик-с-пальчик.

Мы не станем перечислять здесь все доводы Гастона Париса: читатель может найти их в его книге. Упомянем только одну швейцарскую легенду, показывающую нам, на что способно ухо, которое умеет грезить. В этой легенде, приводимой Гастоном Парисом, в полночь колесница Большой Медведицы со страшным грохотом переворачивается. Разве эта легенда не призывает нас слушать ночь? Время ночи? Время звездного неба? Где я читал об отшельнике, который, без молитвы глядя на свои каменные песочные часы, вдруг услышал страшный шум, раздиравший уши? В песочных часах он услышал катастрофу времени. Тиканье наших часов такое резкое, механическое и отрывистое, что наш огрубевший слух уже неспособен расслышать, как течет время.

VII

Сказка о Мальчике-с-пальчик, толкование которой можно найти на небе, показывает нам, что образы без труда переходят из малого в большое и из большого в малое. Грезы, напоминающие путевые впечатления Гулливера, возникают просто и естественно. Настоящий мечтатель проживает свои образы дважды, на земле и на небе. Но в этой поэтической жизни образов есть нечто большее, чем простая игра размеров. Греза не обладает геометрическими параметрами. Мечтатель глубоко, всей душой вовлекается в свою грезу. В диссертации Ч.-А. Хэккета «Лиризм Рембо» есть приложение, озаглавленное «Рембо и Гулливер». В этом замечательном тексте автор показывает нам юного Рембо, такого большого в мирке, который он себе подчинил. Если рядом с матерью он становится «маленьким человечком в стране великанов Бробдингнег», то в школе «малыш Артюр» кажется себе «Гулливером в стране лилипутов». Хэккет цитирует Виктора Гюго, который в стихотворении «Воспоминания отца» (в сборнике «Созерцания») показывает нам смеющихся детей:

Видеть страшных и очень глупых великанов,

Поверженных умнейшими карликами.

Хэккет по этому случаю привел примеры всех элементов исследования личности Рембо методами психоанализа. Но если психоанализ, как мы неоднократно замечали, дает нам ценные сведения о глубинной душевной сущности писателя, он также может отвлечь нас от изучения образа и того, как образ воздействует на нас. Бывают столь грандиозные образы, сила их воздействия увлекает нас так далеко от жизни, от нашей жизни, что психоаналитик может комментировать их лишь вне области ценностей. Какая необъятная греза заключена в двух строках Рембо:

Мечтательный Мальчик-с-пальчик, я рассыпал на ходу

Рифмы. Моя гостиница была на Большой Медведице.

Можно, конечно, согласиться с Хэккетом в том, что Большая Медведица была для поэта «одним из образов мадам Рембо». Но этот психологический комментарий не объясняет нам, почему валлонская легенда о Мальчике-с-пальчик навеяла поэту образ, исполненный такого бурного динамизма. Пожалуй, мне следует спрятать в карман мое психоаналитическое знание, если я хочу удостоиться феноменологической благодати, хочу увидеть образ мечтателя, пятнадцатилетнего пророка. Если гостиница Большой Медведицы – всего лишь мрачный дом подростка, которого дразнят сверстники, она не вызывает у меня никакого позитивного воспоминания, никакой активной грезы. Я могу грезить лишь в небе, в небе Рембо. Специфическая каузальность, которую находит в жизни писателя психоанализ, даже если она психологически точна, вряд ли поможет выяснить механизм воздействия его творчества. А я чувствую, как этот удивительный образ устанавливает связь со мной. Он выхватывает меня из моей жизни, из жизни вообще, чтобы на мгновение превратить в существо с могучим воображением. Под влиянием таких впечатлений от прочитанного я постепенно начал подозревать, что поэтический образ лишен не только психоаналитической, но даже и психологической каузальности. Поэзия, которая вообще полна парадоксов, может быть и антикаузальной, это ведь тоже дает возможность принадлежать к здешнему миру, быть вовлеченной в диалектику страстей. Но когда поэзия становится независимой, мы можем сказать, что она свободна от каузальности. Для того чтобы ощутить