Поэтические поиски и произведения последних лет - [9]

                                    Клары…

Сад им раскрыл

                        все кулуары.

Духи, помада,

                     шелест платья,

в беседках

              тайные объятья;

им кажется,

                  что будет вечно —

банкетно,

              бально,

                         подвенечно…

Но только ночь

                  пройдет одна лишь,

куст наклонившийся

                            отвалишь,

и где вчера

                   головкой Грёза

романс

              выслушивала роза, —

осенний день

                  тоскливо гаснет,

деревья

                в рубище ненастья,

и роза —

          бедная старуха —

стоит,

             лишившаяся слуха,

перед раскинутым

                            у гроба

былым богатством

                             гардероба,

стоит

          над мерзлою травою,

тряся

              червивой головою.

О, шелк!

           О, нежные муары!..

Одна утеха —

                       мемуары.

АД

ПОЭМА ПОЭТОВ (1939–1966)

Предисловие

В обыкновенный августовский день,

в день, когда зной кладет ладонь на лист

и не дает зарифмоваться строчке,

в обыкновенный августовский день

раздался стук. Я отпер. Как обычно,

вошел мой ежедневный посетитель,

обремененный кожаного сумкой

с повестками, газетами и прочим, —

всем этажам знакомый почтальон.

На этот раз он вытащил из сумки

прошитую шнурком с сургучной кляксой

большую заказную бандероль.

Я бережно обрезал край пакета,

слегка потряс и очень удивился!

Из бандероли выпали на стол

два-три арбузных семечка. За ними

упал на стол засушенный цветок,

прозрачный, легкий, в жилках стрекозиных.

Я очень удивился, повторяю,

и вынул из пакета шесть тетрадей,

линейных, клетчатых, контокоррентных,

и с интересом их перелистал.

Страницы перелистывая бегло,

я увидал шесть почерков различных.

Был первый почерк острым и прямым,

он рос на разлинованной странице,

как лук на грядках в южном огороде;

другой — округло буковки катил,

как девочка колеса подгонялкой;

был третий неуверенным таким,

словно его рассеянный владелец

водил пером по счетоводной книге,

взгляд отвернув или закрыв глаза;

четвертый — на бумаге неграфленой

уже не почерк был, а ровный шрифт,

отстуканный на пишущей машинке.

Он показался прозой. Нет, не так!

Я заприметил рифмы в гуще прозы.

Взглянул на пятый почерк. Почему

нигде не видно знаков препинанья?

Он отличался точностью нажима,

каллиграфическою красотой,

и все слова, как подписи, стояли,

взлетая росчерками вверх и вниз.

Тетрадь шестая — сплошь, как черновик,

чернела вороньём чернильных клякс,

исчерканная множеством помарок,

приписок, исправлений, вариантов,

горизонтально, наискось и вдоль…

Пять лет они лежали в кипе книг,

пять лет ничья рука их не листала…

Быть может, Вари фронтовой дневник

изорван злостью минного металла?

Быть может, и Сметанников ушел

сапером в багровеющие дали?

Не знаю… Я писал, но из Козловска

мое письмо вернулось: никого!

Я шесть тетрадок отдал машинистке,

она их тщательно переписала.

Я выправил, не изменив ни строчки,

особенности слога сохранив.

И я назвал: «Поэмою поэтов»

стихи моих незнаемых друзей.

Клим Сметанников ЯВЛЕНИЯ ПРИРОДЫ

Родословное древо

Из ботаников я — Клим Никитич Сметанников.

Мой отец — огородник, и дед из баштанников,

вся семья — от дядей до внучатных племянников —

из потомственных, из родовитых ботаников.

Из босых академиков, сведущих в ягодах,

прочитавших ботву, как старинную книжицу,

я ботаник, имеющий званье от прадеда,

мне под снегом потуги растения слышатся.

Я в поэты пришел с земляными ручищами,

с образцами картошки, с бугристой морковищей,

хоть на выставку ставьте — на грядках расчищенных

не цветы, а капуста, добротные овощи.

Я пеленат, баюкан бахчами казацкими,

комсомолец, колхозник селенья Клинцовское,

в институте познаний сельскохозяйственных

дополняю латынью наследье отцовское.

Я Есенина чту, но запоем не баливал,

и в родне у нас нет разудалых тальянников.

Вырастай же сам-семьдесят, песнь небывалая,

как прикажет тебе Клим Никитич Сметанников!

Цвет волос

Я рыж, как луг, пожаром выжженный,

хожу, горю — сплошною рыжиной!

Копна волос — дикарской хижиной,

лицо — веснушками сплошь засижено.

С копною ржи меня кони путают,

с рывком пожара в тревогу лютую,

с кленовой желтью, как листья падают,

и с лисьей шкурою конопатою.

Бегут ручьи за Клим Никитичем.

Кричат: — Никитич! Мы скоро вытечем! —

Поют ростки в весенней сырости:

— Мы очень крепкие, мы скоро вырастем!

Навоз ворочайте, стальные лопасти,

расти, растущее, теки, текущее!

Мне вся природа сдана по описи —

вести явлений дела текущие.

Рыжейте жарче, лесища красные!

Ты — желтый колос, до жатвы выживи!

Одной природы явления разные,

мы с вами в родственниках — мы рыжие!

Никита Флорыч

Я приезжаю, берусь за поручень.

Отходит поезд. Дорога санная.

С моим родителем — Никитой Флорычем —

целуюсь кратко в усы овсяные.

Сын крепостного, а выбрит начисто,

лицо из меди татарской выковки,

диплом отличия на стенке значится

за экспонаты в Москве на выставке.

Родная хата — на полке вербонька,

портрет Некрасова, собранье Надсона,

но здесь читают работы Бербанка

и календарь за год Двенадцатый.

Вот мой родитель — в теплице на́ зиму

таблицы разных семян натыканы.

Он — аналитик арбузных разумов,

дынных инстинктов, сознаний тыквенных.

Он им внушает: налиться сахаром,