Поэт - [7]

Расстелив набитый ватными комьями матрас на нижней наре (уступили, как калеке), Дрон лежал и вынужденно слушал отрывок из жития раба божьего Сергия, по кличке Кактус. Из услышанного выяснилось, что Кактус был бомжем-цветочником. У всякого бродяги есть своя специализация. Кто-то попрошайничает, кто-то оккупирует жирные ресторанные помойки, кто-то собирает бутылки на местах народных гуляний, кто-то добывает металлолом, а Кактус крал цветы у памятников. Впрочем, трудно назвать этот промысел воровством. Бедняга ночевал на чердаке, рано утром выбредал на Большую конюшенную улицу, выносил мусор, скопившийся за ночь в баках уличного кафе-киоска, за что получал от продавщицы десять рублей. На эти деньги он приобретал в круглосуточной аптеке стограммовый флакон спиртовой настойки боярышника, прятал драгоценность в нагрудный мешочек и проходными дворами пробирался к помойке в шведском дворике. Там он принимал спиртное внутрь, сытно завтракал шведскими отходами, стрелял сигаретку и выходил на набережную канала Грибоедова. Минуя Спаса-на-крови, он двигался к Марсову полю. Часов с десяти утра к символическим могилам коммунаров начинали подтягиваться свадебные кортежи. До сих пор не понятно, отчего некоторых молодожёнов влечёт к надгробиям, но — это видимо вопрос традиций. У Вечного огня молодожёны обычно распивали шампанское и возлагали пару-тройку букетов, которые немедленно уносились Кактусом, едва процессия разворачивалась к машинам. Некоторые, особенно ушлые брачующиеся, предчувствуя дальнейший путь своих букетов, демонстративно швыряли их в огонь. Кактус от всей души сочувствовал таким дальновидным людям. И не злился. Уворованные цветы он сбывал продавщицам двух продуктовых магазинчиков на Конюшенной. А если попадались хризантемы, то их неизменно и в любом количестве приобретал фотограф Витя, пристающий к иностранным туристам у Спаса-нА-крови. Особенно ненавидимы были гладиолусы! Эти глупые растения не хотели покупать даже продавщицы. И случалось так, что истасканные за день букеты Кактус собственноручно возлагал на Невском, под памятным трафаретом, где «опасен обстрел». Разумеется, у него были враги. Несколько раз его били дубинками менты-конкуренты. А девушки-лошадницы, катающие желающих по Марсову Полю….

На лошадницах Дрон провалился в забытьё. Ему мерещились жидкие фиолетовые деревья, бородатые бомжи, похожие на ваххабитов и голая Рыжа. Чесалась глазная дыра. И почему-то хотелось солянки.

Всякие системы, как и всё мироздание, вращаются вокруг каких-нибудь существенных кочек, являющихся системообразующими центрами. Причём далеко не всегда можно установить с достоверностью, сама ли кочка организовала вокруг себя более или менее упорядоченное копошение, либо сами копошащиеся тела, путём эволюционного отбора, выдавили из своей среды некий прыщ, которому поклялись подчиняться. Во всяком случае иных законов не существует. Управитель всегда является наиболее характерным проявлением повинующейся ему среды. И самую достоверную информацию о сущности главенствующей личности можно извлечь, рассматривая его противников.

Системообразующим прыщом той камеры, в которую судьба забросила Дрона, было сорокалетнее существо по прозвищу Марадона. Язык не поворачивается назвать его человеком, дабы не ввести читателя в заблуждение. Ведь человек — это тот, у кого есть душа. Пусть мутная, мятущаяся, грешная, разорванная, трусливая или бешеная, но — душа. То есть совокупность тех чувств, что отличают человека от других существ, населяющих нашу несчастную планету. То есть тот орган, который возможно пробудит даже в самом падшем, в самом отчаявшемся человеке. Марадона был лишён этого органа. То ли он сжёг его в процессе своей паскудной жизни, то ли с лёгкостью обменял его на две кружки разливного пива, то ли произошёл он от совокупления какого-нибудь колымского пидора с лагерной нарядчицей…. Не всё ли равно откуда именно выродилось это существо! Важнее то, как оно себя проявляло.

Конечно, внешне Марадона напоминал человека, хотя и не совсем обычной формы. Огромная грушевидная голова тонкой шеей соединялась с обрюзгшим грушевидным же телом, из которого, подобно спичкам, торчали длинные, тонкие ножки, заканчивающиеся ластообразными ступнями. Ручки тоже были тоненькими, лишёнными мышц, но с огромными, как совковые лопаты, ладонями. Оставалось только догадываться, в каких условиях могла развиться такая форма. Кожа у него была сальная и немного смуглая, отчего создавалось впечатление какой-то врождённой нечистоплотности. Голова на макушке шелушилась чрезмерно и шелуха эта сыпалась всюду, где Мародона задерживался дольше минуты. Глаза его были темны, но установить их подлинный цвет не представлялось возможным, поскольку их затягивала мутно-серая пелена. Плотоядно вывернутые губищи. Бесформенный нос с торчащими из него волосами. Морелевские уши — без складок и завитков — резко оттопыренные от головы и консистенцией своей напоминающие студень. Что ещё… Да, от него, воняло.

Жил он в углу. День и ночь вокруг него шарились почитатели его паскудства. Потерявшие разум субъекты сносили ему сигареты, выклянченные у конвоиров, кипятили ему чифир на тряпках, сооружённых из собственной одежды, выковыривали в его тарелку кусочки мяса из довольно скудных обеденных паек, а по вечерам делали ему массаж. Под кроватью у него обитал двадцатилетний беззубый юноша, которого тот пользовал в интимных целях. Время от времени Марадона, в сопровождении двух-трёх ублюдков, совершал обход камеры — отбирал более или менее приличную одежду у вновь прибывших, а заодно высматривал потенциальных претендентов на господство в этом клоповнике. И если таковые обнаруживались — а у него было развито властное чутьё — то он создавал им невыносимые условия жизни, в борьбе с которыми, конкуренты растрачивали остатки своих сил. Чаще всего это чудовище использовало метод ложного доноса. Через своих подручных, он сообщал операм о каком-нибудь мифическом преступлении, совершённом возможным кандидатом на вонючий угол. Того мордовали и, в конце концов, тот в чём-нибудь «сознавался». Благо нераскрытых дел у правоохранителей хватало. За это администрация ценила Марадону и закрывала глаза на его камерные бесчинства, где каждый день кого-то били или насиловали. А бомжи — твари беззащитные.