Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском - [6]

Благодаря родителям моя юность прошла в обществе замечательных людей. В нашем доме бывали директор Эрмитажа Иосиф Абгарович Орбели с женой Антониной Николаевной (Тотей) Изергиной, одной из самых остроумных женщин того времени; Лев Львович Раков, который основал Музей обороны Ленинграда, а отсидев за это, стал директором Публичной библиотеки; художник Натан Альтман, автор известного портрета Анны Ахматовой, с Ириной Валентиновной Щеголевой. Бывали молодой еще физик Виталий Лазаревич Гинзбург и режиссер Николай Павлович Акимов. Кстати, именно Акимов познакомил моих родителей, так что я косвенно обязана ему своим существованием. Бывали органист Исай Александрович Браудо с Лидией Николаевной Щуко, писатель Михаил Эммануилович Козаков с Зоей Александровной (с их сыном Мишей Козаковым мы дружим с детского сада).

Часто бывал у нас и Борис Михайлович Эйхенбаум с дочерью Ольгой. С Эйхенбаумом связана такая забавная история. В девятом классе нам было задано домашнее сочинение «по Толстому». Я выбрала «Образ Анны Карениной». В тот вечер к нам пришли гости, и в том числе Борис Михайлович. Я извинилась, что не могу ужинать со всеми, потому что мне надо срочно «накатать» сочинение. «О чем будешь катать?» – спросил Эйхенбаум. Услышав, что об Анне Карениной, Борис Михайлович загорелся: «Ты не возражаешь, если я за тебя напишу? Хочется знать, гожусь ли я для девятого класса советской школы».

На следующий день я пришла к Эйхенбауму в «писательскую надстройку» на канале Грибоедова за своим сочинением. Оно было напечатано на машинке, и мне пришлось его переписывать от руки в тетрадь. До сих пор проклинаю себя за то, что не сохранила этот, теперь уже исторический, текст.

За сочинение об Анне Карениной Эйхенбаум получил тройку. Наша учительница литературы Софья Ильинична с поджатыми губами спросила: «Где ты всего этого нахваталась?»

Борис Михайлович был искренне огорчен. И трояком, и насмешками, и хихиканьем друзей...

С годами ряды «старой гвардии» начали редеть. Дом наполнялся моими друзьями, и родители их приняли и полюбили. В 1964 году умер мой отец, но мама оставалась душой нашей компании вплоть до 1975 года, до отъезда в эмиграцию.

В декабре 1994 года мы праздновали в Бостоне мамино девяностопятилетие, на которое был приглашен и Бродский. К сожалению, он плохо себя чувствовал и приехать не смог. Вместо себя он прислал маме в подарок поздравительную оду.

ОДА

Надежде Филипповне Крамовой на день ее девяностопятилетия 15 декабря 1994 года

Надежда Филипповна, милая!

Достичь девяносто пяти

упрямство потребны и сила – и

позвольте стишок поднести.

Ваш возраст – я лезу к вам с дебрями

идей, но с простым языком —

есть возраст шедевра. С шедеврами

я лично отчасти знаком.

Шедевры в музеях находятся.

На них, разеваючи пасть,

ценитель и гангстер охотятся.

Но мы не дадим вас украсть.

Для Вас мы – зеленые овощи,

и наш незначителен стаж.

Но Вы для нас – наше сокровище,

и мы – Ваш живой Эрмитаж.

При мысли о Вас достижения

Веласкеса чудятся мне,

Учелло картина «Сражение»

и «Завтрак на травке» Мане.

При мысли о вас вспоминаются

Юсуповский, Мойки вода,

Дом Связи с антеннами – аиста

со свертком подобье гнезда.

Как редкую араукарию,

Людмилу от мира храня,

и изредка пьяная ария

в подъезде звучала моя.

Орава кудряво-чернявая

клубилась там сутками сплошь,

талантом сверкая и чавкая,

как стайка блестящих галош.

Как вспомню я вашу гостиную,

любому тогда трепачу

доступную, тотчас застыну я,

вздохну и слезу проглочу.

Там были питье и питание,

там Пасик мой взор волновал,

там разным мужьям испытания

на чары их баб я сдавал.

Теперь там – чужие владения

под новым замком, взаперти,

мы там для жильца – привидения,

библейская сцена почти.

В прихожей кого-нибудь тиская

на фоне гвардейских знамен,

мы там – как Капелла сикстинская —

подернуты дымкой времен.

Ах, в принципе, где бы мы ни были,

ворча и дыша тяжело,

мы, в сущности, слепки той мебели,

и вы – наш Микельанджело.

Как знать, благодарная нация

когда-нибудь с кистью в руке

коснется, сказав «реставрация»,

теней наших в том тупике.

Надежда Филипповна! В Бостоне

большие достоинства есть.

Везде – полосатые простыни

со звездами – в Витькину честь.

Повсюду – то гости из прерии,

то Африки вспыльчивый князь,

то просто отбросы Империи,

ударившей мордочкой в грязь.

И Вы, как бурбонская лилия

в оправе из хрусталя,

прищурясь на наши усилия,

глядите слегка издаля.

Ах, все мы здесь чуточку парии

и аристократы чуть-чуть.

Но славно в чужом полушарии

за Ваше здоровье хлебнуть!

Мама так растрогалась, что ответила Иосифу стихами. Ее отвага показалась нам безумством: это все равно как Моцарту послать сонату своего сочинения. Вот что написала моя девяностопятилетняя мама.

* * *

И. Бродскому

Нe подругой была, не сверстницей,

Я на сорок лет его старше.

Но, услышав шаги на лестнице,

Бормотанье под дверью нашей,

Я кидалась бегом в переднюю,

Будто к источнику света,

Чтобы в квартиру немедленно

Впустить молодого поэта.

А поэт, побродив по комнатам,

Постояв у книжного шкафа,

Говорил eле слышным шепотом:

«Я пришел почитать стишата».

И, от окна до двери

Шагами комнату меря,

Начинал он спокойно и строго,

Но вскоре, волненьем объятый,

Не замечал он, как строки