Поэмы и стихотворения - [10]

XVII.

"Меня молили, какъ я умоляю теперь тебя, молилъ даже суровый и грозный богъ войны, который не склоняетъ своей жилистой шеи ни въ какой битвѣ, побѣждаетъ всюду, гдѣ появляется, въ каждой схваткѣ; и онъ былъ моимъ плѣнникомъ, моимъ рабомъ, и вымаливалъ то, что ты можешь получить и безъ просьбы.

XVIII.

"Онъ повѣсилъ свой мечъ надъ моимъ алтаремъ и свой избитый щитъ, и свой побѣдный шлемъ, и ради меня обучился играмъ и пляскѣ, забавамъ, дурачествамъ, смѣху и шуткамъ; онъ презрѣлъ грубый барабанъ и красное знамя, избравъ мои объятія своимъ полемъ битвы, своимъ шатромъ — мое ложе.

XIX.

"Такъ я поработила того, который господствовалъ, и вела его, какъ плѣнника, на цѣпи изъ алыхъ розъ. Крѣпко закаленная сталь подчинялась его силѣ, какъ болѣе могучей, и онъ раболѣпствовалъ передъ моею презрительной неуступчивостью. О, не будь же гордъ, не кичись своемъ могуществомъ, одолѣвая ту, которая склонила передъ собою самого бога битвъ.

XX.

"Коснись лишь моихъ устъ своими прелестными устами (хотя мои не такъ прекрасны, но они все же румяны); поцѣлуй будетъ принадлежать столько же тебѣ, какъ и мнѣ. Что ты смотришь въ землю? Подними голову, взгляни въ мои глаза, въ которыхъ отражается твоя красота. И почему не прильнуть устами въ уста, когда впиваешься глазами въ глаза?

XXI.

"Или ты стыдишься поцѣловать? Такъ зажмурься снова; я зажмурюсь тоже, и день покажется тогда ночью; любовь требуетъ для своихъ утѣхъ только двоихъ, будь смѣлѣе въ игрѣ, никто насъ не видитъ; эти испещренныя синевою фіялки, на которыхъ мы возлежимъ, не болтливы да и не могутъ онѣ понимать насъ.

XXII.

"Нѣжная весна твоихъ соблазнительныхъ устъ доказываетъ твою незрѣлость, но ты можешь желать искуса; пользуйся временемъ, не упускай случая; красота не должна довольствоваться только сама собой: красивые цвѣты, не сорванные въ пору, блекнутъ и быстро погибаютъ.

XXIII.

"Будь я плохо одарена, дурна, покрыта старческими морщинами, плохо упитана, сгорблена, угрюма, съ хриплымъ голосомъ, истощена, презрѣнна, болѣзненна, холодна, подслѣповата, костлява, лишена соковъ, — ты могъ бы отстраняться, потому что я была-бы недостойна тебя; но если у меня нѣтъ недостатковъ, за что ты ненавидишь меня?

XXIV.

"Ты не найдешь ни одной морщины на моемъ челѣ; мои глаза темны и ясны, подвижны; моя красота расцвѣтаетъ ежегодно, подобно веснѣ, тѣло мое мягко и пухло, мозгъ костей моихъ пылокъ, моя мягкая, влажная рука, касаясь твоей, растаетъ въ ней или покажется растаявшей.

XXV.

"Повели мнѣ говорить, и я очарую твой слухъ, или, подобно волшебницѣ, понесусь по травѣ, или, какъ нимфа съ распущенными волосами, стану плясать на пескѣ, не оставляя слѣдовъ отъ моихъ ногъ: любовь — это духъ, сплоченный изъ огня, не падающій отъ тяжести, но возносящійся высоко.

XXVI.

"Взгляни на гряду скороспѣлокъ, на которой я покоюсь: эти слабые цвѣты поддерживаютъ меня, какъ плотныя деревья; два лишенные силы голубка носятъ меня по поднебесью, съ утра и до ночи, куда мнѣ вздумается. Если любовь такъ легка, милый юноша, то почему-же ты считаешь ее такою тяжкою для себя?

XXVII.

"Или твое сердце плѣнилось твоей-же наружностью? Твоя правая рука можетъ уловить любовь въ твоей-же лѣвой рукѣ? Тогда ухаживай за собою, самъ отвергай себя, похить собственную свою свободу и жалуйся самъ на это похищеніе. Нарциссъ впалъ въ такое самозабвеніе и умеръ, чтобы облобызать свой призракъ въ ручьѣ.

XXVIII.

"Факелы сдѣланы для того чтобы свѣтить; драгоцѣнности для ихъ носки: лакомства для вкушенія; свѣжая красота для пользованія ею; травы ради ихъ аромата; сочныя растенія для приплода; предметы, растущіе лишь для себя одного, только злоупотребленіе растительной силы; сѣмяна происходятъ отъ сѣмянъ и красота порождаетъ красоту; ты былъ зачатъ, твой долгъ зачать.

XXIX.

"Какъ можешь ты питаться земнымъ приростомъ, если самъ не напитаешь ее приростомъ отъ себя. Естественный законъ обязываетъ тебя плодить, для того, чтобы твое могло жить, когда ты будешь уже мертвъ; вопреки смерти, ты будешь существовать, и такъ сохранится навсегда твоя личность".

XXX.

Томимая любовью, царица уже въ испаринѣ: тѣнь покинула уже то мѣсто, гдѣ они лежали, и Титанъ, въ своемъ нарядѣ изъ полуденнаго зноя, смотрѣлъ на нихъ своими палящими очами. Онъ желалъ бы передать Адонису управленіе своей колесницей, а самому походить на него и быть возлѣ Венеры.

XXXI.

Адонисъ, потянувшись лѣниво и съ тяжелымъ, мрачнымъ, недовольнымъ взглядомъ, хмуря брови, осѣнявшія его прекрасные глаза, подобно влажнымъ парамъ, клубящимся въ небѣ, сморщился и воскликнулъ: "Ну, будетъ о любви! Солнце сжетъ мнѣ лицо, я долженъ удалиться".

XXXII.

"О, сказала Венера, такъ юнъ и такъ немилостивъ! Что за жалкое извиненіе приводишь ты, чтобы только уйти? Я повѣю на тебя небеснымъ дыханіемъ, нѣжное дуновеніе котораго охладитъ зной нисходящаго солнца; я устрою тебѣ сѣнь изъ моихъ волосъ, а если загорятся они, я погашу ихъ моими слезами.

XXXIII.

"Солнце, свѣтящее съ неба, палитъ, но я нахожусь между тобою и солнцемъ; жаръ, исходящій отъ него, мало безпокоитъ меня, а твои глаза испускаютъ огонь, который меня сжигаетъ; не будь я безсмертной, я уже простилась бы съ жизнью, находясь между небеснымъ и земнымъ свѣтиломъ.