Поэма новогодняя моя - [2]

Игорь ПАНИН

Мой обрубок с твоей половиной

Сочленится в минувшем году.

Алексей Цветков

– Что первым обновленный взгляд найдет?..

– Форель, я вижу, разбивает лед…

Михаил Кузмин

1

В оркестре пело раненое море.

Стояли холода. Жена свалила

в командировку в город Будапешт.

Любовница послала на три буквы.

с недавних пор всё к этому и шло.

Последняя активная попытка

«случайно» познакомиться в метро

с двадцатилетней взбалмошной блондинкой

не принесла желанного успеха —

я от нее отстал на Беговой.

…А легкий стук в груди не прерывался,

как будто рыба бьет хвостом об лёд…

Толкаясь, обтекал меня народ

и, задевая сумками, локтями,

теснил к дверям и сильно раздражал.

Я вышел из вагона, огляделся,

платформу, чертыхаясь, пересек

и сел на подошедший тут же поезд,

по схеме четко следующий в центр.

Затем, проехав пару остановок,

на Баррикадной выбрался наверх

и бодро пошагал к Большой Никитской,

где в офисе Московской Городской

организации Российского СП

(или СП России – я не помню,

как нынче называется Союз

писателей, пришедший на замену

советскому могучему СП),

я, миновав охранника внизу,

поднялся по затоптанной дорожке

и отыскал мне нужный кабинет.

За окнами порывисто стелилась

поземка и валил колючий снег.

В витрине через улицу напротив

светилась новогодними огнями

густая синтетическая ель,

напоминая мне о перспективе

семейный праздник встретить без жены,

что, в общем-то, не так уж и хреново

и даже, если честно, хорошо:

прожив с женой бок о бок лет пятнадцать,

с женою редко, собственно, живешь…

(Тем, кто врубился, пожимаю руки,

тем, кто не въехал, надо ль объяснять?)

Добротную латунную табличку

окинув взглядом, возле двери я

притормозил, с ухмылкою припомнив

стихи, что накануне прочитал

на сайте литераторских Союзов

под именем владельца кабинета

(лауреата, члена… и т. д.),

к которому, договорившись ране,

сегодня я приперся на прием.

Стихи на сайте были вот такие

(я приведу для ясности строфу):

«Когда парадом грезили планеты,

Когда свободой грезили уроды,

Я весел был, как бывший друг поэтов,

Я честен был, как лучший враг народа».

Там дальше появлялся «призрак ада»

«в очередях за водкой», где стоял

когда-то автор… член… лауреат…

«и вспоминая башни Вавилона» (!),

«и забывая сны Армагеддона» (!?),

одеколон к талонам рифмовал…

Я постучал, и «лучший враг народа»

как истинный «поэтов бывший друг»,

по штату не имея секретарши,

«Войдите!» – самолично прокричал.

Не заставляя повторять два раза,

я дернул дверь за ручку и вошел

в заставленное старыми столами

и стульями кривое помещенье

со стопками журналов по углам.

Вы спросите: «А почему кривое?» —

Да все там было как-то вкривь и вкось:

шкафы и шторы, окна и полы,

а также два задумчивых мужчины,

угрюмо посмотревших на меня.

Воротнички рубашек их кривые

торчали косо из-под пиджаков.

Я, улыбнувшись, вежливо спросил,

кто будет Председателем правленья

Московской… – дай бог вспомнить! – областной…

Российской… или все-таки России?..

Короче, кто из них двоих главней:

мужик, что за столом сидит напротив,

иль сбоку примостившийся мужик?

По возрасту они, почти что, оба

не различались. Тот, что за столом,

и тот, что примостился с краю рядом,

имели вид начальственный и строгий,

но вместе с тем – помятый, испитой.

Мужчина, восседавший за столом,

кивнул и, поправляя мятый ворот,

признался: Председатель он и есть;

и, выяснив, что я по телефону

с ним лично накануне говорил,

переспросив фамилию и имя,

задумался и предложил присесть.

Я сел, поставив на колени сумку,

в которой книжку тонкую принес

с последними писаньями моими:

компактный сборник прозы и стихов.

2

Я лет в тринадцать начал сочинять;

отверг я рано праздные забавы;

вкусив восторг и слезы вдохновенья,

я стал творить, но в тишине, но втайне

и, слово препарировав, как труп,

и алгеброй гармонию поверив,

в шестнадцать лет, к строке строку рифмуя,

я сделался – ужасный графоман.

В те времена известные поэты

могли собрать народу стадион,

где масса, обалдев, завороженно

внимала их неистовым словам.

Творивший что-то в тишине и втайне,

я выйти – как поэты те – хотел

к народу и излить ему со сцены

восторг души и слезы вдохновенья,

прославиться, в умах укорениться —

И кукиш всем в кармане показать.

В начале девяностых интерес

к поэзии стал непрерывно падать,

и те, кто собирали стадионы,

концертным ограничивались залом —

и то, на тот момент, полупустым.

В кармане кукиш стал неактуальным;

лет через пять все перешли бесславно

в кафе, библиотеки, кабаки.

восторг души и слезы вдохновенья

уже со сцены стало не излить.

Как ни крути, народная любовь

для пишущих людей необходима,

хотя, конечно, можно без нее,

но пропадает изначальный стимул…

Он у меня в ту пору и пропал.

К чему? Зачем? Кому все это нужно?! —

Я сам себя разгневанно спросил

и, не найдя достойного ответа,

писать забросил.

Раз и навсегда.

Но вот через двенадцать долгих лет,

увидев ненароком в Интернете

свои изрядной давности стихи,

я ощутил прилив ТАКИХ ЭМОЦИЙ,

ТАКИЕ ЧУВСТВА мигом пережил,

что догадался сам себя отгуглить,

и через Яндекс с Рамблером пробить.

В одной непрезентабельной статье

меня упомянул известный критик.

Он написал, что я давно исчез

(цитирую неточно): «С горизонта

литературной, пишущей Москвы»;

где я сейчас, ему-де неизвестно…

«исчез и всё»… и больше ни строки;