Поединок с собой - [38]

– Вдруг?.. – подсказал Альбер.

– Это плохое слово, Дюкло, – сказал профессор Лоран. – Очень плохое, но что поделаешь… Именно вдруг, я не знаю почему, в одном из термостатов нервные клетки начали развиваться. Мы ломали себе голову: почему именно в этом, а не в соседнем? Но все, на что нас хватило, – это точно записать состав питательной среды, температуру, освещение и так далее. Отличия от других термостатов были слишком незначительны, чтоб на этом основании о чем-то судить, но факт оставался фактом: у нас в термостате начал развиваться человеческий мозг!

– Но потом ведь вы узнали…

– Почему вы так думаете? – хмуро спросил профессор Лоран.

– Ну… а Франсуа, Пьер, Поль?..

– Поль – вообще другое дело. Поль развивался из оплодотворенной человеческой клетки. И тут я тоже не все знаю… как и почему это удалось… и почему удалось не вполне… Ведь вот и у Петруччи в Италии – вы читали о его опытах? – нормальное развитие человеческого зародыша в искусственной среде обрывается пока очень быстро. Правда, у него задачи – те же, что у Демаре, он и не собирается выращивать плод до конца… А с Пьером и Франсуа… – Профессор Лоран долго молчал. – Словом, я сделал, что мог… я с Сент-Ивом… Если б они все поверили, дело другое. Но наши опыты казались им нелепой фантазией.

– А почему, собственно, ваши товарищи так относились к этим опытам? – робко спросил Альбер. – Ведь это чудеса, настоящие чудеса… Ну пускай вначале они не верили, это я могу понять. Но потом… когда удалось, ведь это же могло иметь еще более поразительные практические результаты.

– Да, конечно… – Альберу показалось, что голос профессора Лорана звучит неуверенно. – Впрочем, мы с Сент-Ивом тогда, признаться, не думали о практических результатах… Видите ли, мозг настолько сложнее, чем печень или почки, что заменить поврежденный мозг искусственно выращенным… это… даже если б это и удалось, то человек должен был бы фактически заново родиться… И, вдобавок, родиться, может быть, совсем другим… Это не так просто… взамен погибшего близкого человека принять к себе совсем другого в его облике – да еще поначалу большое дитя, неполноценного человека, заново обучающегося жить… Понимаете?

– Да… – задумчиво произнес Альбер.

Ему стало жутко. Действительно, в принципе это прекрасно: вернуть человека к жизни. Но вот каково близким? Да и ему самому? Даже если искусственно выращенный мозг будет функционировать безупречно, даже если хорошо пройдет мучительно трудный первый период после пересадки и мозг окончательно «сживется» с организмом – что будет дальше? На всю жизнь – странные смутные воспоминания о лаборатории, о растворе, в котором он плавал, о шагах лаборантов… Или все это можно будет научиться гасить? И пересаженный мозг будет tabula rasa, чистая доска, на которой что хочешь, то и пиши? Тоже страшновато… Нет, Демаре и других можно понять…

– Но… вы все же думали, к чему в конечном счете могут привести ваши опыты? – робко спросил Альбер. – То есть для чего они делаются, если не для клиники?

– Нет, мы об этом не задумывались! – резко, почти с вызовом ответил профессор Лоран. – Я ведь говорю: мы тогда были молоды. Мы думали о познании истины, мы ходили ощупью по краю темной бездны… ведь мы были впереди всех, дальше была тайна и тьма… Я читал о том, что переживали американские физики, когда присутствовали при испытании первой атомной бомбы. Когда засияло над миром их страшное создание, они почувствовали, что равны богам. Мы с Сент-Ивом чувствовали примерно то же. Вот он ходит, этот человек, возникший на наших глазах, этот мозг, созданный нами, и он мыслит, он равен людям, а мы… мы бросили вызов богу! Мы были потрясены до глубины души – нам ли было думать тогда о практических результатах! Да, да, я понимаю: вы тоже меня осуждаете… как все! Что ж, вы легко найдете подтверждение своим выводам. Спросите хотя бы Шамфора, а тем более Демаре… Они вам скажут, что я всегда был честолюбцем, карьеристом, который думает больше о своей славе, чем о науке… что только Сент-Ив мог хоть на время покорить меня своим бескорыстным энтузиазмом… – Он задохнулся, помолчал. – Да, Сент-Ив… Он-то знал, какой я на самом деле. Он знал, что я был таким же, как он. Не было на свете людей более близких, чем я и он. Ни кровное родство, ни любовь так не сближают, как эти молчаливые, до ужаса напряженные вечера и ночи в лаборатории. А они все этого не понимали. Да я и не могу их обвинять: ведь у них так хорошо шли дела, они уже начали делать блестящие операции в клинике, спасать обреченных на смерть…

– Значит, все-таки удалось победить биологическую несовместимость?.. – спросил Альбер.

– Да, в общем удалось. То есть многое удалось, но не все. Группа Демаре продолжает работать, я знаю. Но, конечно, не так, как я. Они ходят в театр, гуляют, ездят к морю… Им некуда торопиться… их много, они здоровы, у них есть деньги… Они живут и радуются жизни…

– А зачем вам губить себя? – тихо спросил Альбер.

– Разве я хотел губить себя? Разве я знал?.. Впрочем, вы правы, можно было сообразить, что одному человеку это не по силам. Но что мне было делать? После Сент-Ива я остался совсем один. Надо было или бросить все это, или… или сделать с собой то, что я сделал… вызвать самого себя на поединок – кто одолеет, тело или дух?