Поединок - [21]

Крестоносец не успел вильнуть и уклониться от прыжка Серого, и его расплющенная о плотную поверхность загона голова треснула поперек хитинового панциря – на землю шмякнулись несколько кусков мясистой желеобразной массы, прежде составлявшей мускульные ткани и мозг гладиатора, потекла густой струей оранжево-зеленоватая жижа. Однако последними агонизирующими движениями клешней Крестоносец успел схватить Серого за победно сжавшиеся передние лапы и откусить одну из них.

Вскоре, однако, Крестоносец замер, его левая клешня дернулась еще раз, но так и не смогла подняться на достаточную высоту, чтобы обрушиться на Серого и нанести тому хотя бы еще одну рану…

Толпа вразнобой разразилась криками: одни придворные как могли выражали радость от победы Серого, другие сердились и ругались меж собой, третьи сожалели о быстро завершившимся бое, четвертые костерили судью, пятые…

Томас Честный передал судейскую пику следующему своему сотоварищу и направился за ворота замка, чтобы в ближайшей таверне пропустить кружечку-другую кактусового пива, от радости, что сегодняшний бой закончился для него удачно.

Между тем к загону подвозили следующие клети с Большими-С-Клешнями, и мало кто из присутствовавших придворных обратил внимание на неприметного бородатого всадника в запыленной, пропитанной потом и грязью одежде. Мужчина, уворачиваясь от дворовой суеты, проехал на скаковом осле мимо загона, остановился у Монарших Залов и спрыгнул с усталого животного. Тяжело дыша, путник открыл массивную деревянную дверь, обитую бронзой, что-то сказал и показал тяжело вооруженному стражнику при входе и стал подниматься по узкой, крутой каменной лестнице. Его плечи были ссутулены, из-за плохо скрываемой усталости.

Монаршая опочивальня – широкая комната с очень высоким потолком, увешанная мохнатыми шкурами зверей, давно не виданных в здешних местах, и заставленная мебелью из настоящего древнего дерева красновато-коричневых тонов, освещалась плохо. Чтобы в ней стало светло, можно было бы открыть все шторы и распахнуть окна. Но правитель хорошо знал, что обязательно найдется смельчак, готовый метко пустить арбалетную стрелу из внутреннего дворика, а потому предпочитал не впускать в опочивальню солнечный свет. И теперь Его Величество, переходя от одного светильника с ослиным жиром к другому, подносил уголек к фитилям и выговаривал женщине, соединившейся с ним в браке:

– Послушай, дорогая, это развлечение не для нас! Для придворных, для гвардейцев, для стражников, для простых пастухов, в конце концов. Но не для правящих особ! Нам другими делами интересоваться следует…

– А мне нравится! – Линда Прекрасная капризничала редко, но сейчас как раз настал тот миг, когда ей хотелось хоть что-то сказать наперекор повелителю. – Кровь разгоняет, заставляет сердце биться сильнее, да и интересно ведь: какой Большой-С-Клешнями победит?

– Какая мерзость… Давай хотя бы пригласим в замок музыкантов! – Кеннет Первый зажег все светильники, но продолжал раздраженно шагать по комнате, сжимая и разжимая кулаки. – Говорят, в Брисбене есть мастера, так дергают струны, что душа распахивается… – он остановился прямо перед Линдой и уставился в лицо супруги.

Линда Прекрасная души не чаяла в Кеннете Первом, но откровенно побаивалась его. Очень крупный, крепко сложенный, без малейших признаков жира, с мускулистыми руками и выносливыми ногами, способный при надобности пройти пешком не одну тысячу шагов или поднять ее саму, словно пушинку, действительно мог внушать неосознанный страх. Большое круглое лицо монарха вид имело хоть и моложавый, но явно принадлежало человеку бывалому, хорошо знающему жизнь. Густые короткие черные волосы слегка вились над светлым лбом правителя, часто прикрытым шлемом, а прямой длинный нос чуть загибался крючком, придавая лицу мужа, даже в минуты ласки и нежности, несколько угрожающий вид. Широкие ладони Кеннета Первого, с мощными узловатыми пальцами, словно с самого рождения были прекрасно приспособлены, чтобы держать меч, кинжал и арбалет, не выпуская оружие в самых безнадежных ситуациях. А глаза цвета морской волны с золотистым отливом смотрели столь пронзительно, что редко кто выдерживал немигающий взгляд правителя.

– Музыкантов… – зардевшись, прошептала Линда. Ее прелестные пухлые розовые губки расплылись в улыбке смущения, а громадные светло-серые глаза расширились: то был верный признак грядущей бурной ночи. Женщина поправила выбившиеся из-под платка пшеничные локоны и удивленно переспросила: – Неужели? Это же безумно дорогое удовольствие…

Его Величество молча кивнул головой и приблизил свои губы к устам Линды, чтобы запечатлеть на них монарший поцелуй, но тут его неожиданно прервали.

Снаружи глухо стукнули три раза в узкую невысокую дверь, обитую плотным синим войлоком. Подавала, до того незримо стоявший у двери, приоткрыл ее на ширину руки. Он выслушал краткие слова постучавшего, кивнул головой и подал голос:

– Ваше Величество, здесь человек из Бинэка. Со срочным сообщением, говорит, очень большой важности.

Кеннет Первый легонько оттолкнул Линду, так и не коснувшись ее губ. Лицо монарха нахмурилось, на скулах заиграли желваки, а вокруг уголков рта образовались несколько складок, говоривших о сильной озабоченности и тревоге. Линда ушла за ширму – на свою половину опочивальни. Его Величество отодвинул тяжелый стул с высокой спинкой и сиденьем, недавно заново обитым ослиной кожей, и уселся за стол. Потом велел слуге: «Пусть заходит».