— Гора с горой… — начал он и поперхнулся. Какой-то странный спазм сжал горло, в носу защипало…
— Тебе чего, Рогозина? — спросил Уткин, старательно облизывая большую, как половник, деревянную ложку. — Земляка, что ли, встренула?
— Земляка, Уткин, земляка! — продолжая улыбаться, ответила Валя. — С одной улицы мы. Надо же, Сашка Стрекалов здесь!
— Так вы… с Андреем вместе? — нашелся наконец он.
Валя кивнула.
— Вместе, Сашок. Он о тебе частенько вспоминал. Тетя Ксеня писала, что ты ранен. Подлечили-то хорошо? А то ведь всякое бывает…
— Нормально.
Уткин спрятал ложку за голенище и пропел особенно музыкальным тенором:
— Расче-оо-т, на вы-и-хо-о-од!
Валя надела шапку.
— Андрея в штаб вызвали. Сегодня вечером должен вернуться.
— Стрекалов, тебе особое приглашение? А ну, бегом!
Все последние дни полк занимался бессмысленным, по мнению Стрекалова, делом — долбил кирками мерзлый грунт, углубляя траншеи и возводя дополнительные накаты. Артиллеристам, чтобы не сидели без дела, тоже дали задание: отрыть траншеи полного профиля для роты стрелков и построить надежные укрытия для людей и боеприпасов. Руководил этим строительством старшина Батюк.
К середине дня кирка начинала тяжелеть в Сашкиных руках, спина ныла, глаза заливало потом. Мысленно он проклинал старшину и всех, кто любит мучить солдата ненужной работой, которой, как видно, не будет конца. Когда выкопали траншею, старшина приказал обшить стенки досками, сделать несколько выходов со ступеньками, ниши для ручных гранат и ящиков с патронами. Стрекалов понимал, что многое делается не зря, но сквозь дымку усталости сама опасность просматривалась смутно, о ней не хотелось думать.
Изредка наведывался Андрей Гончаров, усмехался по обыкновению, глядя на Сашку с высоты бруствера, и уходил снова. Валя прибегала чаще, приносила махорку и трофейные сигареты, выдававшиеся только офицерам.
— Андрей курить бросил, — сообщала она и подолгу сидела на сложенных в кучу шинелях, вспоминая гражданку, родной Данилов, улицу Володарского. Оказывается, она уже тогда выделяла Сашку из таких же, как он, мальчишек и знала, что со временем из него выйдет стоящий человек… Не вспоминала она лишь бесконечные драки между ребятами с Володарской и Циммервальда, в которых Сашка участвовал весьма активно. Андрей хоть и приходился Сашке дальним родственником, но, поскольку жил на Циммервальда, являлся кровным врагом всех Володарских. Правда, время от времени устраивались перемирия — обычно они совпадали с привозом в городской клуб новой кинокартины, — и тогда Сашка, одетый во все чистое, ходил с теткой в гости к Гончаровым. Андрей ему нравился, но дружить с ним постоянно он не мог — володарские могли расценить это как предательство…
— Ваши, наверное, уже и дров запасли, — говорила Валя, — а наши небось только разворачиваются. Илюхе скоро шестнадцать, а как был балбесом, так и остался.
— Илюха — ученый, — замечал Сашка, — восьмой закончил.
— Толку-то, — вздыхала Валя. — Мать пишет, по математике еле-еле на тройку вытянул, по физике только из уважения к родителям «два» не вляпали. Мишка, тот да, башковитый. И красивше Мишка-то. Настоящий мужик будет.
Потом она уходила, а первый расчет продолжал работу.
— Конец-то будет когда? — как-то не выдержал Богданов.
Уткин ответил раздумчиво:
— Должон быть. У всякого дела свой конец имеется.
Работа их закончилась неожиданно. Стрекалов как раз сооружал одну из ниш и видел, как вдруг подобрался Батюк, поправил ремень, откинул назад полевую сумку и, сильно вывернув ладонь, рапортовал кому-то неестественно громким голосом. Стрекалов оставил лопату и глянул вдоль траншеи. Вот сейчас начальство все увидит, поймет и тогда…
Но «тогда» произошло раньше, чем он думал. Старшина, отдававший рапорт, и командир артдивизиона капитан Лохматов, принимавший его, еще стояли друг против друга, когда невдалеке, за бруствером, охнула земля, взметнулась в небо огненным смерчем, посыпалась на головы людей, колкая, жалящая, пахнущая толом. Все пригнули головы, только Батюк и Лохматов продолжали стоять, соревнуясь в выдержке. Старшина уже не докладывал, но все еще держал сильно выгнутую ладонь у виска — привычка довоенного времени.
За первым снарядом последовал второй, пятый, десятый. Побросав лопаты, бойцы занимали свои места. Капитан спустился в блиндаж, сел за стол, полчаса назад законченный Моисеевым, — гладкий, белый, липкий от смолы, — провел по нему ладонью, понюхал ее и сказал, стараясь перекричать грохот обстрела:
— Успел-таки Батюк!
Старшина не расслышал, капитан махнул рукой.
— Всем в укрытие! Усилить наблюдение за противником! Движение по траншеям прекратить! — Он снова провел ладонью по столу, поднял глаза вверх.
Дрогнула земля, посыпались со стен камешки, ватой заложило уши, запершило в горле от пыли. В щель между бревнами наката струйками потек песок. Это была та самая щель, которую Стрекалов поленился заделать…
— Молодцы, ребята, — сказал капитан.
— Уляжется, — скромно кивнул старшина, — цэ ж нэ зараз…
— Все равно молодцы, — повторил капитан.
— Колы б тильки не прямое попадание… — вздохнул Батюк. — А так ничого, нэ дуже погано зробылы.
