У Стрекалова со старшиной знакомство произошло довольно быстро. Глянув на Сашку вприщур, Батюк тронул пальцами желтые от никотина усы и сказал:
— Колы вин нэ из конокрадив, то мий ридный батько — нэ Олекса.
Впрочем, вскоре они едва не подружились. Как-то ближе к ночи Стрекалов спустился к дверям старшинской землянки, приоткрыл ее и застал старшину за священным занятием — распределением порций хлеба. Вообще, в самом этом деле не было ничего сверхъестественного, но старшина почему-то нервничал, сильно вздыхал и прикладывал ко лбу грязный платочек. Сашка подумал немного и вошел в землянку.
— Тоби чого? — вытаращил глаза Батюк. Вход сюда был доступен лишь избранным.
— Да вот зашел поинтересоваться насчет Уголовного кодекса, — беспечно оглядывая деревянные полки, ответил Сашка. Глаза у старшины стали круглыми.
— Що такэ?
— Уголовный кодекс нужен, — повторил Стрекалов, — БССР, потому как мы сейчас на территории…
Старшина медленно вышел из-за маленького столика, в раздумье смахнул с него хлебные крошки.
— Зачем вин тоби?
— Я же сказал: интересуюсь. Да и вам его не мешало бы почитать, товарищ старшина. Очень интересная и поучительная книга! Вот, к примеру, есть там одна статья…
— Заходь, — сказал Батюк и прикрыл за Сашкой дверь.
На востоке уже занималась заря, когда Стрекалов снова вышел на свежий воздух. Провожая его, старшина говорил:
— Умная у тэбэ голова, Стрекалов, та дурню досталась. Приходь до мэнэ у другый раз, я тоби ще нэ таку работенку пидкину!
Сашка никому не сказал, что всю ночь по приказанию старшины перебирал у него в каптерке гречневую крупу, отделяя от нее мышиный помет и камешки…
Между тем гармонист в блиндаже, исчерпав веселый репертуар, перешел на грустный. Прослушав несколько раз «Тоску по родине», «Расставание» и «Синий платочек», бойцы первого расчета стали понемногу подвигаться к двери: мороз хоть и невелик, да с ветром!
Выбрав момент, когда гармонь замолчала, Стрекалов отворил дверь.
— Сам ты пойми, Петро, — ласково говорил Носов, обнимая за плечи Гусева, — ну какой ты им отец? Ты Варьку видел год назад, когда нас на фронт везли, так? А они токо-токо родились!
— Не токо-токо, а две недели назад! — протестовал широкоплечий, почти квадратный Гусев. — Это письмо на почте застряло, понял?
— Ну, все одно, две недели туда, две недели сюда, а баба носит только девять месяцев. Девять! А ты го-о-од ее не видел! Да и то небось только рядышком посидели…
— Врешь! — крикнул в отчаянии Гусев. — Меня комбат до четырех ноль-ноль отпустил! На всю ночь! Понял?
— Это в Данилове, что ли? — вмешался Чуднов. — Тогда никого надолго не отпускали.
— Во-во, и ты помнишь! Слышь, Петро, и он помнит…
От удара могучего кулака с треском развалился кое-как сколоченный столик, с веселым звоном разлетелись котелки и кружки. От второго удара — ногой — закачалась и стала валиться набок разогревшаяся до малинового свечения железная труба; благим матом завопил Носов, прижатый к раскаленной печке; блиндаж наполнился дымом, запахом паленой материи, оглушительным хохотом.
— Досыть, хлопцы, досыть, — говорил старшина Батюк, выпроваживая всех троих из чужого блиндажа, — побалакали, та-й годи. У другый раз…
РАДИОГРАММА
«Командиру 201-й стрелковой дивизии, генерал-майору Пугачеву
26 ноября 1943 г.
В связи с изменившейся обстановкой на фронте командование армией сочло необходимым отозвать боеспособные части 105-й и 107-й стрелковых дивизий из района г. Платова, В дальнейшем контроль над окруженной группировкой немцев, а также конвоирование на армейские пункты сбора военнопленных добровольно сложивших оружие солдат и офицеров противника возлагаю на вас.
Командующий армией генерал-лейтенант Белозеров».
Следующее утро принесло Стрекалову большую радость. Полусонный и хмурый, он только что сменился с поста и, проглотив свою порцию пшенки, намеревался уснуть, когда под верхним обрезом входа в блиндаж показались ладные женские ноги, обутые в желтые американские ботинки.
— Эй, первый расчет, есть у вас боец Стрекалов?
Сашка удивленно поднял голову. Вообще женщина в зенитной артиллерии не редкость, но здесь, на переднем крае, да еще ищущая его, Сашку, — это было удивительно.
— Есть, есть! — крикнул Кашин. — Заходь!
Стрекалов поднялся с земляных нар, но женские ноги стали быстро спускаться по ступенькам вниз, ему навстречу, и в дверях возникла аккуратная фигурка в белом козьем полушубке, наискось, от бедра до плеча, перехлестнутая парусиновым ремнем санитарной сумки.
Девушка вгляделась в полутьму блиндажа и сдернула с головы шапку.
— Сашенька! Ты ли это? — Она улыбалась ему яркими, слегка влажными губами, на светло-золотистых ресницах дотаивали снежинки. — А я слышу — фамилия знакомая, уж не нашенские ли тут объявились? И надо же!
Стрекалов смотрел на нее, узнавая и не узнавая в ладной, перетянутой офицерским ремнем военной соседскую девчонку, озорницу и хохотушку, удивившую всю улицу своим внезапным решением пойти на фронт. Были на Володарского и побойчее, и поразвязней, а на фронт пошла одна она, Валька Рогозина — дочь солдатской вдовы Настасьи, и Сашка теперь искал и не находил слов, которые, наверное, должен был сказать при такой встрече.
