Поединок на границе - [41]

Тонкие шерстяные носки, надетые на капроновые чулки, и сами чулки были мокрыми. Он сдернул носки и чулки и стал долго и старательно растирать шинельным сукном икры, ступни, заледеневшие пальцы, тер до тех пор, пока не почувствовал, что они стали теплыми. Тогда, сняв с себя шинель, он укутал ноги женщины, взял ее руки и начал старательно растирать их, теперь уже полой гимнастерки.

Исхаков вспомнил слова отца, что ни мороз, ни ветер не страшны путнику, страшно, когда в степи устанет конь и намокнет одежда. Мокрая одежда — смерть. Он перебирал всевозможные варианты: разломать ящик, где хранятся банки с кинолентами, и разжечь небольшой костер на одной из банок, а в кузове прорвать дыру для отвода дыма, как в юрте, но костер в машине опасен. Может, завести движок? Но выхлопную трубу наверняка замело, значит, часть газов будет пробивать в кузов. Это тоже опасно — можно угореть. Но другого выхода нет. Движок нужно завести — от него будет тепло, можно пить горячую воду. Киномеханик быстро встал, нащупал ведро, разбил рукой лед, уже покрывший тонким слоем воду, открутил пробку радиатора и стал наливать в радиатор воду.

— Что ты делаешь? — громкий и тревожный голос Бутылова, молча сидевшего до этого возле Елагина, прозвучал неожиданно. Исхаков даже вздрогнул.

— Движок завожу.

— С ума сошел! Задохнемся все! Не разрешаю!

Однако этот крик не подействовал на Исхакова, он начал рывком вращать рукоятку.

— Задохнемся! Запрещаю! — Бутылов рванулся к Исхакову, схватил рукоятку, но солдат оттолкнул его:

— Сиди!

IV

Полковник Анисимов смотрел то на лежавшие перед ним листки, исписанные мелким почерком, то на тюлевую штору, почти полностью закрывавшую окно.

После обеда, прежде чем возвращаться в штаб, он всегда заходил в свой кабинет, чтобы спокойно, лежа на кушетке, выкурить папиросу, просмотреть газеты. Сегодня он тоже зашел в кабинет, но, закурив папиросу, не лег на кушетку, а сел к столу. Прежде чем отдать машинистке текст завтрашней беседы о боевых традициях пограничных войск, он хотел еще раз прочитать его и заодно вписать вспомнившийся ему пример тех лет, когда еще солдатом он служил на афганской границе.

Восхищались тогда все, рядовые и командиры, подвигом четырех пограничников, задержавших банду басмачей. С особым уважением говорили о политруке, который в схватке был тяжело ранен, но продолжал руководить боем смело и находчиво до тех пор, пока не пришла на помощь поднятая по тревоге застава. Теперь тот политрук уже полковник, начальник политотдела. Недавно Анисимов встречался с ним в Москве на совещании политработников, но сейчас, когда хотел вписать подвиг бывшего политрука в текст беседы, оказалось, что забыл его фамилию. Он напрягал память, чтобы вспомнить, смотрел на тюлевую штору, вначале даже не замечая ее красивых узоров.

На стекла окна налип толстый слой снега, снег сползал вниз, оставляя после себя мокрые полосы, через мгновение эти полосы снова залепляло снегом, стекла вздрагивали от порывов ветра.

Полковник снова вспомнил о кинопередвижке. Он смотрел в окно и недоумевал, почему синоптики не предупредили о шторме. Мысль о том, что ему мог не доложить дежурный по части лейтенант Чупров, полковник отбросил сразу: Чупров дисциплинированный, знающий службу офицер, он не мог забыть. «Нужно позвонить лейтенанту», — решил Анисимов и снял телефонную трубку.

Выслушав рапорт дежурного о том, что происшествий нет, полковник приказал узнать, где кинопередвижка, и доложить.

— Есть.

«Есть» прозвучало вяло, нехотя, и это не понравилось полковнику, но он ничего не сказал, положил трубку, закурил и снова подошел к окну.

В кабинет вошла жена, удивленная тем, что муж все еще не уехал в штаб.

— Что у тебя, Петя?

— Кинопередвижку на заставы послал. Если не успели доехать хотя бы до дорожника, худо им придется. Жду звонка — дежурный доложить должен, — Анисимов хотел добавить, что повода для сильного беспокойства нет, что все может обойтись благополучно, но резкий телефонный звонок прервал его.

— Слушаю.

В трубке звучал голос лейтенанта, такой же вялый, безразличный. Чупров докладывал, что в Кильдинку — в этом селе располагалась самая ближняя из тех застав, к которым подходила дорога, — кинопередвижка не пришла, а с дорожными мастерами нет связи, так как шторм где-то порвал провода.

— Не узнавали у синоптиков, почему не было штормового предупреждения?

— Было.

— Как было? Почему не доложили?!

— Я… У меня…

Трубка замолчала. Молчал и полковник, ждал, что ответит Чупров, не понимая, почему всегда веселый, иногда даже не в меру — лейтенанту часто делали замечание старшие командиры за то, что шутил во время серьезного разговора на заседании или собрании, — всегда охотно выполнявший любое приказание и всегда честно признававший свою вину, если что-либо сделал не так, как нужно, — почему сейчас Чупров молчит. А трубка молчала.

— Доложите начальнику штаба, что я снимаю вас с дежурства! Вышлите за мной машину и ждите меня. Под суд пойдете! — полковник бросил трубку.

Лейтенант все еще держал трубку, он еще не осознал смысла сказанных полковником слов: «Снимаю с дежурства… судить…», он даже не замечал, что в трубке пищат резкие короткие гудки, мысленно он был в небольшой комнатке, которую дали ему год назад, когда он женился. Лейтенант еще раз перебирал в памяти вчерашний разговор со своей женой Лизой, смотрел на лежащий перед ним тетрадный листок. На этом листке черным карандашом крупно было написано: