Подземные дворцы Кощея - [9]

Хотелось ответить насчет пустой головы, но Кощеев сдержался.

— Так ветер же, товарищ старшина. Вышел ночью по надобности, а тут как дунет…

— Значит, так. Чтоб из-под земли, но головной убор — на место. Даю ровно час. Найти и доложить.

Старшина пошел к казарме, Кощеев догнал его.

— Товарищ старшина, час — мало. Может, головной убор на другую сопку забросило.

Старшина скомандовал «кругом» и «шагом марш» и пошел в казарму. Просунул голову в просвет между краем циновки и стеной.

— Разрешите, товарищ гвардии капитан?

Капитан сидел, подперев голову рукой.

— Присядь, Федор Егорыч, — он выдвинул ногой табурет из-под стола.

Старшина сел.

— Не желаете перекусить с дороги, товарищ гвардии капитан? Повар Мотькин грибков нажарил. И японский шнапс есть, как его… смешное название.

— Сакэ?

— Вот-вот. В танке целую баклагу нашли.

— Сначала решим одно дело… Надо отменить арест Кощеева.

— Да вы что, товарищ капитан! — Старшина встал с табурета, одернул гимнастерку. — Никак нельзя, товарищ капитан! Они ж меня съедят, как почуют слабинку!

— Успокойся, Егорыч, и сядь. Никто тебя не съест.

Старшина продолжал стоять.

— Это что же получается… Из Красной Армии смехоту делать?..

— Ну вот что, товарищ старшина! — Голос капитана стал прежним — сухим и ломким. Раньше от этого голоса у подчиненных потело под мышками и стучало в висках. — Никто тебе не позволит из Красной Армии смехоту делать! Арест ты все-таки снимешь. Найди подходящий повод и отмени наказание. А потом можешь обжаловать мои действия…

НЕ ПРИСПОСОБЛЕННЫЙ ДЛЯ ВОЕННОГО ДЕЛА

Посудин стоял у шлагбаума, подняв воротник шипели. Кощеев подошел, посмотрел в ту же сторону, что и Посудин, но ничего интересного не увидел.

— Слышь, студент? Заснул, что ли? Отчего так: когда тебе дают по морде или, попросту говоря, терпишь неуспех, то как бы несет мертвечиной?

— Чего? — Посудин показал из-за воротника посипевший мокрый нос. — Какой неуспех?

— Да нет. У меня-то везде успех. Я так, с понту… — Кощеев засунул руки в рукава шинели и пошел к разбитой огнеточке.

— Подожди! — крикнул Посудин. — Объясни понятней!

Но Кощеев не нашел нужным объяснять. У «пищеблока» он остановился.

— Ты чего, Мотькин, не в настроениях?

Повар, чертыхаясь, швырял в печь поленья.

— Да эта, мадам фи-фи! С чистыми пальчиками! — Мотькин был рад хоть с кем-то отвести душу. — Чо заявила? Грит, где гигиена, где другое, третье. И почему, грит, невкусно у тебя получается? Вот… раскочегарю ей плиту, принесу мешок гречи и полбочки сала — пусть сама обед варит. Посмотрим! Посмотрим, что получится! Знаем таких, с пальчиками! Видали!

— Ты бы ей объяснил, Мотькин, — Кощеев был настроен миролюбиво. — Так и так, мол, солдатское пузо к моей — твоей, значит, — жарехе привычное. И что задумал ты довести трофейную команду до такой счастливой жизни, когда бойцы начнут переваривать трофейные болты и гайки.

— Пошел ты! — сказал Мотькин, сразу остыв. — Трепач. Мосол.

— Выходит, турнули тебя, Мотькин, из поваров? Вот и сморкаешься в потолок. Будешь теперь вместе с мулами матчасть тягать из болота. Обязательно приду посмотреть. Только не наступи животным на копыто. Старшина мулов бережет.

Мотькин начал ругаться, а Кощеев, довольный разговором, пошел дальше. Возле барака, подготовленного для трактористов, остановился как вкопанный. Санинструктор Кошкина, стоя на коленях в раскрытой настежь двери, домывала пол.

Кошкина увидела остолбенелого солдата и зашумела:

— Чего пялишься? Иди своей дорогой! Иди!

— Как это «иди»?.. — строго спросил Кощеев, приходя в себя. — Я с проверкой помещений…

— Тоже мне, проверяльщик! — Кошкина сунула ему в руки таз с грязной водой, выжала в него тряпку. — Вылей. Где тут у вас выливают?

Кощеев понятия не имел, где у них выливают. Унес таз далеко за строения и выплеснул в воронку от артснаряда. Глядя на струйки грязи, подумал о Кошкиной с восхищением: «Вот гангрена! Симпатичная…»

— Молодец, понятие имеешь, — сказала санинструктор, когда он с тазом вошел в барак. — И даже ноги вытер?

— А как же? Гигиена — это мое любимое занятие в личное время. — Он уселся без спросу на стул. — Так насчет помещения. Всю ночь мастикой натирали, а вы, значит…

— Здесь не натирали.

— Разве? — он посмотрел себе под ноги, — А мне доложили: натирали. Придется наказывать.

Она засмеялась:

— Ладно, проверяльщик, иди. Потом со всеми давай на медосмотр. Насекомые водятся?

— Не водятся, — Кощеев тяжело вздохнул. Кто бы знал, как не хотелось уходить отсюда!

— Не вздыхай, пехота. Скоро по домам… — Она расстелила на столе накрахмаленную, без единого пятнышка, простыню, любовно разгладила руками. — Жену обнимешь, Детишки, наверное, ждут не дождутся.

— А как же. В форточку выглядывают.

— Вот и обрадуешь.

— А вам, извиняюсь, далеко ездить не надо? За радостью?

— Ты про что? — посуровела она.

— Да я так… Сейчас все в душу лезут, а я что, рыжий? Сам кому хошь залезу, попробуй вынуть.

Кошкина села на стул, вытащила из нагрудного кармана портсигар.

— Какой шустрый. Прямо в душу?

— Для таких, как я, ваша душа карболкой пахнет, — совсем осмелел Кощеев. — Духами — для других.

Закурили.

— Ишь, разговорился… Как зовут-то?