Подземные дворцы Кощея - [33]

Чень сердито сказал что-то Лю Домину. Тот несколько раз поклонился и побежал, прыгая по камням, к лимузину.

— Куда?!

— Стой! — одновременно выкрикнули Кощеев и Зацепин.

Но Лю, втянув плосколобую большую голову в узкие плечи, добежал до автомашины и тут же бросился назад.

Все ждали выстрелов со скал.

Шофер вернулся невредимый и очень довольный. Преданно глядя на старика, положил перед ним на камень жестяной рупор с грубо приклепанной ручкой, похожей на дверную, и изящную коробочку на длинном тонком ремешке.

Мотькин демонстративно вытер вспотевшее лицо пилоткой и сказал:

— Везет только детишкам и дуракам… А если б я пошел, схлопотал бы девять грамм между рог. Точно.

Зацепин нервничал.

— Нехорошо, дед! — высказал он Ченю. — Разве можно так? Своего же — и под пули! Из-за пустяков!

Чень радушно улыбался, похлопывая ладонью по тонкой жести.

— Пустяк — нехорошо, — и передал рупор спокойному до неправдоподобия Хакоде.

Хакода принялся кричать в рупор, напрягая жилы, что война давно закончена, что нужно всем доблестным японским воинам сложить оружие и что даютаевский шеньши Чень приехал специально для того, чтобы взять их под свое покровительство. После Хакоды в рупор кричал старик. Он тоже владел японским, правда, приблизительно в той же степени, что и русским.

Скалы помалкивали в ответ. Только шумел родниковый дождь, и в пропасти скрипела какая-то птица.

— Переговоры закончить, — сказал Зацепин и вытащил из брезентовой кобуры наган. — Мотькин и кожаный, как его, Чжао… проверьте наверху, Кощеев, погляди внизу, — показал наганом на пропасть, — Я с тощим пройду вперед по дороге.

— И тыл надо прощупать, — Мотькин нервничал. — Если засаду хотят, то с тылу, как пить дать, станкач подтянули. Или как его…

— Гранатомет, — подсказал Кощеев.

Зацепин показал наганом на Хакоду:

— Вы и Дау пройдете назад по дороге метров триста. Пошуруйте по кустам, и вообще повнимательней…

— Мне лучше остаться. — Хакода присел на корточки. — Труп, конечно, заминирован. Я в этом деле смыслю. Я займусь трупом.

Чень вытащил из красивой коробочки никелированный миниатюрный бинокль и принялся разглядывать тело на дороге.

— Какой молодой. Какой красивый. — Он говорил по-русски. — Может быть, он живой?

Чжао что-то громко выговаривал стальному солдату, потом ткнул кулаком в его большое скуластое лицо. Дау упал на колени, спрятал лицо в ладони.

— Еще чего?! — опешил Зацепин. — А ну прекратить!

— Господин Чжао учит шофера смелости, — пояснил Хакода. — Дау молодой.

— Молодой? — удивился Мотькин.

— Молодость — не только возраст, — пояснил Хакода. — Можно быть молодым и в старости.

— Пойдем, — позвал Мотькин, снимая с плеча винтовку. — Слышь, учитель? Посмотрим, какой ты ученый на деле.

Прочесывание местности ничего не дало. Старик Чень был очень огорчен.

— Они здесь. Обязательно. — Он водил пальцем по матерчатой карте с китайскими обозначениями. — У кумирни Трех будд их видели крестьяне, когда они ели кур. Тут вот. У Скалы сумасшедшего они убили пастухов и забрали овец. Скалу сумасшедшего проехали. До кумирни Трех будд не доехали. Здесь они.

Хакода попросил всех укрыться за камнями и потянул за веревку с проволочным крюком на конце — он впился в одежду и тело солдата, перевалил его на бок. Сухо треснул взрыв. По камням и дороге сыпанули осколки. Потом сверху упали комья земли и клочья, только что бывшие человеческим телом.

— Противопехотка, — Мотькин старательно убирал острым камешком что-то с рукава.

Кощеев перебрасывал в ладонях горячий осколок. Говорить не хотелось. Лю сталкивал в пропасть останки трупа, чтобы освободить дорогу. Потом вымыл в луже бамбуковую палку и положил ее в машину.

И опять — в путь. Все нервничали. Чжао порывался несколько раз стрелять по скалам. Утихомиривал его Кощеев. Кощеева он слушался.

У кумирни Трех будд дорога распадалась на две горных тропы. Почти на самой развилке стояло диковинное сооружение из потемневшего корья, походило оно на собачью конуру или голубиный домик. Солдаты заглянули в нишу: чашечки с остатками каши, пожелтевшие бумажки с иероглифами, пучок лучин. Чень пояснил: курительные палочки для жертвоприношений.

Здесь остановились на привал. Лю Домин развел большой костер, раскатал упругую циновку и сервировал на ней роскошный обед. Кощеев разглядывал в довольно сильный бинокль Ченя обрывистые красноватые скалы, подернутые синей дымкой.

— Красотища! Аж поджилки трясутся! — он потер линзы о рукав шинели. — В кино такое надо показывать. Кинокартину про Чингисхана, не про потомка. Лезет, зараза, по скале с кривым мечом в зубах, а навстречу — какой-нибудь лохматый фрайер, чей-то близкий предок с волкодавом на поводке…

Чень молча взял из его рук бинокль, положил в коробочку и повесил себе на шею.

Кощеев сходил к машине вытащил из вещмешка свой бинокль и снова уселся на мшистом камне. Старик удивленно посмотрел на него, засмеялся, покачал головой.

Зацепин грел на солнце спину, туго обтянутую гимнастеркой. К нему подошел Мотькин, принюхиваясь к кухонным ароматам.

— Слышь, старшой. Назначь кого-нибудь другого в дозор.

— С чего бы? — сонно проговорил Зацепин, тепло разморило его, и ему не хотелось шевелиться.