Подземные дворцы Кощея - [12]

Над болотом, сопротивляясь ветру, ходила кругами хищная птица. Пахло ружейным маслом.

— Что-то собачек не видать, — пробормотал Кощеев и вылез из траншеи. — Ты здесь поищи, а я там… Может, занесло головной убор на верхотуру.

Кощеев ушел довольно далеко от траншеи, когда наткнулся на разгромленную батарею японских орудий среднего калибра. Артпозиции вместе с техникой были засыпаны мусором и пластами маскировочного дерна. Земля вокруг пропиталась бурой маслянистой жидкостью. На каждом шагу торчали поржавевшие стволы, станины, тележные колеса, корзины, ящики, обрывки циновок, куски проволоки и вощеной бумаги.

«Интересно, сначала проволоку кто-то натянул, потом убрал. Разгрызи, Кеша, этот орешек, может, сразу человеком станешь».

Поднявшись к скалам, осмотрел развалины двух дотов. Трупы здесь были убраны или растащены псами, бетонные плиты густо разукрашены птичьим пометом. Кое-где в выщербинах Кощеев обнаружил засохшие крошки хлеба и зерна чумизы.

Он увидел, что Посудин подает какие-то знаки, и побежал к нему. Нога провалилась между спиц тележного колеса — такими колесами были снабжены японские орудия, — и он упал. Лежа, разглядел хорошо замаскированную амбразуру, невидимую с высоты человеческого роста. Куча земли, а у ее основания — эта амбразура с вывороченным из нутра механизмом заслонки и искореженной амбразурной рамкой.

Он подполз к амбразуре на коленях. Из черной дыры несло теплом. Тепло истекало почти зримо, и вместе с ним — тревожные запахи.

Подбежал Посудин, шумно дыша. Увидев амбразуру, проглотил сорвавшиеся было с уст слова. Но его беспокоила больше не амбразура, он показал рукой на груду камней, за которыми только что укрывались, Кощеев увидел пять-шесть разношерстных грязных собак. Ветер шевелил их шерсть, пробивая в ней светлые воронки.

Кощеев погрозил им кулаком. Потом вытащил из нагрудного кармана гимнастерки коробок спичек и тощую стопку газетной бумаги, нарезанной для курева. Истратив драгоценную спичку, поджег бумагу и заглянул в амбразуру: груда разбитого железа в окалине и саже, бетонный пол, усеянный щебнем и стреляными гильзами, стальная дверь. На штыре, торчащем из стены, — помятая японская каска…

Бумага догорела до пальцев. Кощеев едва не взвыл от боли.

— Что там? — шепотом спросил Посудин.

— Огнеметом, наверное, прополоскали. Или бензинчиком выкуривали славяне. Пусто. Но есть какая-то дверь. — Он с силой втянул в себя воздух. — Чуешь? Вроде казармой несет?

— Ты туда не полезешь, — решительно заявил Погудим. — Теперь не война. Теперь запрещено… Сам знаешь. То мина-ловушка… В таких-то вот дырах. То еда отравленная…

— Любишь ты поговорить, студент. Отомкни-ка штык, говорю. Полезет собачня, без штыка справишься. А может, и не полезет.

— Глупый, бессмысленный риск! — Посудин повысил голос. — Ты, наверное, думаешь, что геройский поступок совершишь? Ты сильно заблуждаешься, Иннокентий.

— И без штыка полезу, — угрожающе произнес Кощеев. — Потом всю жизнь будешь маяться и таскать на мою могилку цветочки. — Он опять заглянул в дыру. — Тьма египетская!

— Ничего ты не понял в жизни, Иннокентий, в ее законах не пытаешься разобраться… Не героизм это, а сумасбродство.

Кощеев собирал вокруг себя все, что могло гореть, сооружая факел.

— Пусть сумасбродство. Это мое личное дело.

— Вот именно! — воскликнул Посудин, и Кощеев закрыл ему рот грязной ладонью. — Пусти… Вот именно, твое личное дело! Никогда в истории человечества выдающийся поступок, совершенный сугубо в личных целях, не получал статус героического поступка. Запомни и впредь. Мореходы, ученые, воины, землепроходцы… совершали героические деяния по заказу государства. А ты прешь на рожон явно в личных, эгоистических интересах, вопреки запрету старшины Барабанова…

— Теоретик! — бросил презрительно Кощеев и полез в амбразуру.

С хрипом и стоном продавил свое тело в узкую дыру. Из темноты вынырнула его рука. Посудин вложил в нее факел.

— Штык! — послышался нетерпеливый шепот.

Посудин снял с винтовки граненый начищенный штык, но, подумав, просунул в темноту винтовку прикладом вперед.

В амбразуре слабо блеснуло пламя факела, захрустели гильзы под ногами, и все стихло.

Посудин с горячностью уверял себя, что поступок Кощеева — типичное сумасбродство. И что история верно рассудила в отношении героизма и негероизма. И что неуправляемый и безнравственный хулиган Кешка Кощеев не способен на истинный осознанный героизм, то есть на самопожертвование.

Разобравшись в своих мыслях, Посудин успокоился. Прислушиваясь к ленивому лаю собак и вою ветра, он смотрел на амбразуру и ждал.

ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Кощеева переполняло злое и радостное чувство — кто еще отважится забраться в пору, воняющую японской казармой? Кто еще так мало ценит собственную шкуру? Конечно, во время боев таких людей было много. Лейтенант со своей штурмгруппой пробежал не один километр по подземным галереям японцев, автоматчики прочесывали разломы и «раздолбанные» доты — искали смертников, саперы начиняли взрывчаткой и самые нижние горизонты бункеров и дотов… Но в том-то и дело, что во время боев, да еще в родном сплоченном коллективе…